ФЭНТЕЗИ-2004
Шрифт:
— Не смей трогать мои вещи, мерзавец, — зашипел Сьёр.
— Это ваша бывшая? — осведомился я.
— Не твое дело.
— Тогда продолжим. «Мое отсутствие продлится около полутора лет. Прости меня, если сможешь. Я буду всегда любить тебя, Лива. Если мне суждено умереть на чужбине, перед смертью я буду думать о днях, проведенных вместе с тобой. Твой навеки Сьёр».
Выспренность выражений была мне чужда. Но, уверен, если бы Сьёр сочинял Ливе письмо, он бы выражался именно так.
— Разнеси тебя чума, Оноэ! Я не буду этого писать!
На этот раз Сьёр взбрыкнул слишком ретиво и мой меч все же чиркнул по мочке его уха.
Неопасно, но с красочными последствиями — кровь рванула из Сьёра не наперстками, а кувшинами. Лила долго и нудно. Такой уж это орган — мочка уха, совершенно по этой части неумолчный.
Кровь залилась Сьёру за шиворот, напитала его кафтан, образовала на полу систему сообщающихся алых водоемов, изгадила почти готовое письмо.
Впрочем, не жалко. Уверен, начни я его проверять, тут же обнаружилось бы, что в углу Сьёр нацарапал какую-нибудь незапланированную вопль-строчку вроде «Не верь ничему!» или «Оноэ — предатель!».
Так что с неизбежностью второй попытки я смирился заранее.
Я сорвал с окна портьеру — даром что теперь с улицы можно было видеть внутренности комнаты. (В принципе, конечно, можно. Да только кому она нужна — комната в летнем домике на самом берегу океана?)
Тяжелая ткань с серебряной нитью пить Сьёрову кровищу не хотела, но я все же кое-как управился. Вскоре стол был почти чист.
Правда, тут же обнаружилось, что руки Сьёра красны от крови.
Пришлось сходить к колодцу за водой. И открыть окно, чтобы проветрилось.
После четырехведерного ледяного шквала, который я обрушил на Сьёра, дело пошло веселее. Он по-прежнему ругался, но писать не прекращал и попыток вырваться не делал.
Я же возвратился к своим разысканиям. Возле огорода письменных принадлежностей обнаружился пакет, отчаянно воняющий знакомыми духами. Хрустнула сургучная печать.
Ну-ну…
В пакете содержались: платок носовой с вышитой клубничиной — одна штука. Письмо Велелены своему «непознанному, но уже дорогому» жениху — одна штука (судя по слогу, писано под диктовку выдумщицы Зары). Лепестки чайного дерева, символизирующие чистоту (Велелены) и несокрушимость намерений (очевидно, Сьёра) — тринадцать штук.
Письмо было доставлено шесть дней назад. За это время Сьёр не удосужился поинтересоваться, чем подарила его невеста.
— Понять не могу, чего ты всюду лазишь, Оноэ. Зачем тебе это нужно? — спросил меня Сьёр.
— Я просто любопытен, — честно ответил я. — Это одно из моих качеств.
Но Сьёр мне не поверил. Как и большинство патологических лжецов, он был склонен подозревать в неискренности даже младенца, хватающего губами грудь.
— Только не нужно вот этого вот, — скривился Сьёр. — Лучше скажи, сколько она тебе заплатила.
— Кто? — я действительно не понял.
— Велелена.
— Велелена
— Значит, как я и думал… — Сьёр сокрушенно опустил голову. — Как я и думал… Дрянь. Паршивая дрянь! Уродка!
— О ком это вы?
— Вроде ты не знаешь, — презрительно хмыкнул Сьёр.
— Нет.
— О Ливе твоей блядской, вот о ком!
— Поверьте, Лива тут ни при чем.
— Как же… Ни при чем… Нашел простофилю… Какая мерзость… Какая мерзость! — в глазах Сьёра, — о ужас, — блестели слезы. Похоже, он верил в ту чушь, которую нес!
Он был так жалок, что мне захотелось проявить милосердие. И слегка проредить тот бурьян, которым заросли немногие способные плодоносить трезвыми мыслями участки его мозгов.
— Посудите сами, Сьёр. Если бы Лива приказала вас отловить и стреножить, зачем было бы мне диктовать вам это письмо Ливе?
— Да кто ее знает, эту Ливу?! — взволнованно выпалил Сьёр. — Узнала небось про нас с Велеленой, разозлилась, и…
— Что «и»?
— И решила какую-нибудь глупость заделать, в своем духе… Из мести…
— Тогда логичнее было попросить меня надиктовать вам письмо Велелене. Что-нибудь вроде «Ты — отвратительная жирная корова. Я ненавижу тебя, Велелена. И буду ненавидеть вечно. Сьёр». Верно?
— Что я ее — не знаю что ли? — словно в трансе продолжал Сьёр, он вообще меня не услышал. — Поверь мне, выродок стеклянный… После того, как ты поимел женщину во все пригодные для этого отверстия, она для тебя больше не загадка… Такая же, как все эти суки…
— Не нужно так говорить.
— О-хо-хо! Бедный глупый Оноэ! Будто ты сам не знаешь, что такое эта Лива!
— Не нужно так говорить, — повторил я и приставил меч к его горлу. Если поцелуй, отданный Сьёром Ливе тогда, на террасе, заставил меня отказаться от плана со снятием кожи ленточками, то последняя тирада едва не вынудила меня к нему вернуться.
— Что же, вперед, воин-ариварэ! Я готов писать письма хоть до рассвета! — словно во хмелю, выкрикнул Сьёр. — Скажи еще, что ты меня сейчас зарежешь!
— Не сейчас, — я был серьезен, как сама смерть. — Сначала вы вложите в письмо листки чайного дерева, семь штук. Свернете его, как обычно, запечатаете своей печатью. И лишь только потом я убью вас. А письмо доставят Ливе. По крайней мере, в этот раз она не будет так волноваться по поводу вашего внезапного исчезновения…
Я посвятил Сьёра в мой план. Не утаил даже своих колебаний по поводу того, какие дрова для кремации его тела следует предпочесть — кипарисовые (сообщают праху бальзамический запах), сосновые (ускоряют процесс) или буковые (дешевле).
Но он мне снова не поверил.
Может, как и многие Лорчи, он в глубине души полагал себя бессмертным? Находящимся под особым покровительством свыше? Незарезаемым и несжигаемым?
Готов поверить даже во все это скопом.
Ночь выдалась долгой.