Фэнтези-2005. Выпуск 2
Шрифт:
Наверное, именно поэтому он любил слушать баллады заезжих трубадуров.
Восполнял недостаток фантазии.
— Ваша светлость, а вам не нужен умелый стряпчий? Имущественные споры, иски за клевету? Завещание? Восстановление доброго имени?
— Сударь Тэрц, подите вон…
Спустя час барон опустился в кресло, стоявшее у окна комнаты Джеймса Ривердейла, и задумался. Составлять опись вещей не было смысла. Камзолы, чулки, куртки, сапоги и шляпы мужчин. Платья, туфельки, шляпки и, извините, ночные сорочки женщин. У Ривердейла нашелся палаш доброй стали, в деревянных ножнах, метательный кинжал с клеймом «волка» и дага под левую руку. У Санчеса Панчохи, эксперта по запорным устройствам, — три набора
В комнате Кристофера Форзаца не нашлось практически ничего.
Маги не любят оставлять имущество, пропитанное маной владельца, без присмотра.
Ни одной зацепки, утверждала логика. Здесь что-то не так, вмешивалось чутье. Вещи очень много говорят о владельцах. Но бывают вещи немые, вещи с вырванным языком, и они способны насплетничать внимательному слушателю гораздо больше, чем самая болтливая улика. Надо будет вернуться сюда позднее и дольше посидеть наедине с вещами квесторов. Помолчать вместе с ними. Обождать, пока тишина оформится в подсказку.
А Трепчика-младшего гнать от этих комнат пинками. Пусть хоть все стряпчие мира начнут единогласно скандировать статьи «Кодекса о неуплате». Если хозяин позаимствует из имущества гостей хотя бы флакон совершеннолетней гуртовщицы для любимой поварихи Ганечки, — слово чести, Гильдия Отельеров лишится своего почетного члена…
— Кидай! Кидай, дурила!
— Пентюх!
— Сам пентюх!
Вопли со стороны IV тупика, куда выходило окно покоев Ри-вердейла, отвлекли барона. Раздраженный, он вскочил, до половины высунулся наружу, желая облегчить душу проклятиями. И застыл соляным столбом, потрясен открывшимся зрелищем.
Внизу свора трущобных крысят играла в мяч чьей-то отрубленной головой.
Прыгать со второго этажа барон раздумал. Несмотря на памятные заверения Трепчика-младшего, что, дескать, здесь невысоко. Это стряпчих выкидывать невысоко, а обер-квизиторам скакать очень даже не с руки. То есть не с ноги.
Мы и по лестнице — вихрем.
Куда они денутся, крысята, из тупика…
Когда бежишь, несешься, прыгаешь через ступеньку, сшибая по дороге замешкавшегося хозяина и не тратя драгоценные секунды на извинения, — как ни странно, успеваешь подумать о многом. Например, о тупиках. О сволочах-крысятах, которые, вполне возможно, чудесно денутся, и с собаками не сыскать, куда денутся, — ведь как-то они попали в треклятый тупик, минуя оцепление! Эти гаденыши с окраин все ходы-выходы… через забор, в тайный лаз, подземным ходом… Наверное, поэтому и не крикнул ликторам прямо из окна: сюда, мол! держи! хватай! Крикнешь в горячке, а крысята врассыпную, с чужой головой подмышкой… Жуткое зрелище даже для привычного человека. Черт, лица не разобрать, слипшиеся волосы, сплошная корка бурой крови. Ловкие пальцы хватают «мяч» без малейшего трепета, перебрасывая гогочущему дружку… Почему ликторы проморгали?! Почему не нашли при осмотре тупика?! Самим головы поотрываю, ротозеям!., и играть заставлю, на жалованье…
Отлетела латунная спица, которой крепился между ступенями белый ковер.
Отлетела вторая спица.
В мозгу стучит «Сарабанда» Баруха Доуленда. Ранний вариант, запрещенный в Южном Анхуэсе за «вульгарность и презрение должной скромности» — под тамбурин, кастаньеты, с лихими выкриками танцоров…
Хрустнул под каблуком обломок картинной рамы.
В ужасе взвизгнула дверь гостиницы, едва не слетев с петель.
За угол, скорее за угол…
В этом забеге Тихий Трибунал выиграл у Бдительного Приказа. Не заботясь приличиями, вигилла Генриэтта — должно быть, и у нее сердце плясало знакомую, запрещенную ханжами «Сарабанду»! — выскочила за вещественной уликой прямиком из окна каминной залы. Лишь взметнулись облаком нижние юбки, да мелькнули, открывшись случайному взгляду, изящные щиколотки. Ну конечно, бельэтаж — это вам не второй, тут и захочешь, а ног не поломаешь… что, господин обер-квизитор, стыдно?., да, стыдно…
Обоим должно быть стыдно.
Потому что первым к крысятам успел нудный стряпчий Тэрц.
— Порча чужого имущества, взятого без спросу!., статья «О самовольном непотребстве», параграф…
— Да пошел ты, козлина…
— Ай! Дядька, ай! Ну ай же, кому кричу…
— Братва! Шустрим! Сморчки на хвосте!
Остановившись и восстанавливая дыхание, Конрад с удовольствием любовался, как стряпчий ловко держит за ухо здоровенного крысюка, вожака стаи. И выговаривает за дурные манеры, через слово поминая кодексы, статьи и параграфы. Крысюк соглашался и вопил. Такие деточки днем в мяч подобранной головой играют, а по ночам с кистеньком выходят помочь семье на мели безденежья. Кстати, ухо — не та часть тела, за которую можно у них держаться безнаказанно. Ты его за ухо, а он согнется в три погибели и тебе самому кое-какой артефакт отгрызет.
Или стряпчим они не отгрызают?
IV тупик, как и предполагалось, оказался тупиком только по названию. Шайка недорослей прыснула в стороны и растворилась быстрей ложки меда в крутом кипятке. Помочь дружку, угодившему в лапы правосудия, никто и не подумал: взаимовыручка здесь была не в чести. Раз сморчки на хвосте, значит, нос в дыру, хвосты в щели…
— Дядька, ну пусти… оторвешь же, клешнястый…
Стряпчий закончил выговор, сдал подоспевшим ликторам унылого крысюка — тот всхлипывал и сверкал распухшим ухом, — после чего обернулся к барону с вигиллой.
— Надеюсь, ваша светлость, вы позволите мне присовокупить к описи это?
Сейчас было ясно видно: голова — никакая не голова. Шар, сплошь покрытый грязно-бурой коростой, лишь издали похожей на запекшуюся кровь. А волосы — трава с обочины, налипшая поверх корки. Шар при изготовлении мастер-резчик поукрасил сложной резьбой: в углубления набилась земля, кое-где застряли мелкие прутики.
— Не слишком ли вас много, сударь Тэрц? Куда ни сунусь…
— Вы неизменно ставите мне препоны, ваша светлость! А в королевстве творятся ужасные вещи! И если не принять меры без промедления и робости…
— Извольте не говорить намеками!
— Да какие здесь намеки!
Стряпчий наклонился вперед, весь напрягся, как перед броском. Конрад словно впервые увидел его лицо, ясно-ясно: впалые щеки, сеть морщинок в уголках глаз, горбатый нос с трепещущими крыльями.
— Сами видите, кругом воры и жулье, воры и жулье! Небось в курсе, ваша светлость, как ворюге Михалю Ловчику в Бадандене руку публично рубили? Честь по чести, с зачитанием списка вин, на эшафоте! Отрубили, факелом прижгли и погнали взашей… А рука, значит, возьми и вырасти заново через неделю. А все почему?
Честно говоря, барон не нашелся ответить: почему?
Чушь какая-то… ахинея…
— А все потому, что у ворюги Михаля тень особая была! — стряпчий торжествующе ткнул пальцем в небо, при этом ловко перехватив шар под мышку. — С четырьмя руками. Про запас, понимаете? А к такой тени и имя особенное полагается. К добру ли? Нет, не к добру, заверяю вас! В народе шепчутся, а в народе зря шептаться не станут!..
— Вы сошли с ума, сударь?
— Ничуть, ваша светлость. Просто когда власти безмолвствуют, народу только и остается, что громогласно шептать… Глядишь, услышат, кому надо!