Феодал
Шрифт:
– Так, – сказал Фома, отбуксировав преподобного в часовню, – а где лежанка? Ты тут прямо на полу, что ли, спал?
– Я молился, нечестивец!
– Во сне? Отлично. Я тоже так хочу. Можешь спеть мне колыбельную.
В перечень достоинств преподобного не входило чувство юмора.
– Нет? Тогда псалом. Одно и то же. Начинай.
– Глупец! – И Фома уловил презрение в рыке преподобного. – Это не то место, что ты себе вообразил! Спи хоть до Страшного суда – ничего не выспишь! Токмо святая вера в Господа осеняет благодатью того, кто достоин
Глупое карканье буйнопомешанного? Нет…
Что-то и впрямь было не так. И эта странная спальня, небывало маленькая и помещающаяся внутри оазиса. И убежденность Евпла…
На каменной полке нашлась связка свечей – эфемерных, конечно. Откуда здесь пчелы, дающие воск, или нефть, дающая парафин? Нашлась и коробка вполне работоспособных спичек. Огонек осветил надпись на коробке: «Паровая спичечная фабрика „ЗАРЯ“ торг. дома Е. Кухтеринъ и С-я». Что такое «С-я»? Сыновья, наверное.
С горящей свечой в руке Фома сел на корточки, разглядывал каменный пол. Нет, здесь не спали. Здесь молились – истово, многими часами. Отбивали поклоны. В каменных плитах колени молящихся протерли углубления.
– Он же врет нам, врет! – крикнула Оксана.
– Нет. – Фома медленно поднялся. – Не врет. Все так и есть. Это не спальня, это молельня.
Совсем другими глазами он смотрел на Евпла. Кто бы мог подумать, что этот жировой мешок с заплывшими поросячьими глазками на деле окажется искренне верующим! Наделен благодатью? Что ж, можно сказать и так. Здесь получает желаемое не тот, кто спит, а тот, кто умеет впадать в молитвенный экстаз. Ведь сказано же: просите, и дано будет вам. Надо только уметь попросить.
А умерщвлять плоть – только тем, кто без этой меры не может попросить истово, от души.
И Экспериментатор даст. Ему все равно, как его называют. Он не слышит молитв, но, вероятно, посчитал забавным разделить людей еще по одному признаку, создать место, в котором кое-кто может получить кое-что, а остальные – шиш…
Обманула Плоскость. И поделом! Ей ни в чем нельзя верить. Тысячу раз она убедит тебя в чем-то, а потом над тобой же и посмеется. В ней нет постоянства, она вся состоит из набора флуктуаций. Глупо принимать долговечное за незыблемое. Глупо возводить закономерности в ранг законов.
– Сделай же что-нибудь! – всхлипнула Оксана.
– Что? Разыграть молитвенный экстаз? Здесь игре не верят.
– А помолиться искренне?
– Кому?! Экспериментатору?
– Тогда я сама попробую!
Со злобной ухмылкой Фома уступил место. Пробуй, пробуй! Проси, вымаливай, клянчи. Протирай коленки. Тверди о своей ничтожности. Настоящий противник – не эти сектанты. Он сидит внутри тебя и гнет свою линию. Ты уже сдалась, глупая девчонка!
Он вытеснил Евпла из часовни. Пусть Оксана не говорит потом, что ей-де помешали.
Ладно. Отнять свое с боем не выйдет. Нужно торговаться.
– Я сделал ошибку, – неожиданно признался преподобный. – Мне следовало оставить тебя на плоту и пустить дальше по течению. Тебя одного. Я ошибся в тебе и пожинаю плоды ошибки. Ты не пригоден для жизни в обители. Я надеялся на иное.
– На то, что я стану ишачить на тебя, как раб? – спросил Фома. – На свежую кровь – спасение от вырождения? Со своими дураками играй в одни ворота, со мной не надо… Мы могли бы договориться уже давно к взаимной выгоде. Ты не захотел, пеняй на себя.
– Со временем ты мог бы достичь многого. Не теперь, но потом, когда был бы окончен срок твоего послушания. Ты не захотел смириться. Ты не сумел даже уверовать. Господь тебе судия!
Все было понятно: жирный слизень пытался одеться в непроницаемый панцирь веры. Фома повысил голос:
– Теперь решаю я, не ты. Говоришь, когда-нибудь потом? Я хочу здесь и сейчас. Верни нам наши вещи, прикажи снабдить едой, дай лодку – и я тебя отпущу целого и невредимого.
– Смирись душой, отвори двери братьям – и ты будешь только наказан, но не убит.
От яростной оплеухи преподобный даже не покачнулся.
– Я буду молиться за спасение твоей души, безбожник.
– А я буду резать тебя на кусочки и выкидывать их в окно, чтобы твои видели, – рявкнул Фома. – Нравится? Я не буду торопиться. А потом я поубиваю всех, кто мне мешает. У меня есть шанс. Зажгу посевы, выпущу на хрен воробьев… Пять минут на размышление!
Он оттеснил Евпла к стене – думай тут! – и выглянул в окошко-бойницу. Из-за угла церкви торчал рукав чьей-то рясы и высовывался ружейный ствол. Несколько иноков и инокинь маячили в отдалении.
Тщательно прицелившись, Фома продырявил рукав рясы, не задев руки, – ствол и рукав мгновенно скрылись. Вот так. Стрелять на поражение еще рано. Хотя… может, стоило положить одного-двух в знак серьезности своих намерений?
Поди пойми. О повадках настоящих террористов Фома знал только то, что рассказывали новички. Тому, кто попал на Плоскость в девяносто третьем, не обладая специфическими познаниями, приходится нащупывать свой путь. И он в душе не террорист. Можно перестрелять нескольких в горячке боя, но застрелить хладнокровно в целях психологического давления на противника – нет выучки. Противно. Нельзя. Однако же с преподобным придется что-то делать, если заупрямится…
Евпл молча шевелил губами.
Минута.
Две минуты.
Три.
Кто-то протяжно кричал издали – кажется, призывал к переговорам. Подождет.
Четыре минуты.
Крик удивления и радости из часовни. Оксана не вошла, не влетала – впорхнула. В ее руке был зажат небольшой предмет.
– Есть!!! Получилось!
– Что? – Фома хотел и боялся поверить.
– Мобильник! Как раз такой, как я хотела! Уй, класс! Слушай! – Из ее руки полилась незамысловатая мелодия. – Во! Гляди, он пишет, что сеть ищет…