Феодал
Шрифт:
Фома не возразил – трудно спорить с очевидным.
– Зато полно воды, – попытался утешить он. – По-моему, в реке есть и пища. Попробуем рыбачить.
– Чем? Руками?
Фома молча скрипел зубами. Почему он не выспал несколько гранат? А ведь, помнится, хотел! Решил, что ноша и без того тяжела, – и правильно в общем решил. Ему не понадобились гранаты, чтобы отбиваться от людей. Кто мог знать о реке? О ней не доходило даже туманных слухов, неотличимых от врак, тех слухов, что передаются от феодала к феодалу не без эффекта «испорченного телефона». Феодал Фома знал, что на Плоскости бывает все, но не поверил бы в существование большой реки.
– По-твоему, река – тоже ловушка Плоскости? – спросил он.
– Ловушка для дураков, – объявила Оксана. – Прости, но здесь ты такой же дурак, как и я дура. Ты в своих владениях был умным. Там ты все знал. А здесь мы попались.
Царапины на бамбуковом стволе отмечали пройденный путь. Стараясь придерживаться масштаба, Фома по памяти изобразил пройденные феоды, большую пустыню, ничейный оазис. Выходило, что по воде пройдено уже вдвое больше, чем по суше.
А значит, вернуться нельзя.
Кто мог подумать, что населена лишь малая часть Плоскости?
Гипотеза была возможна, но не казалась правдоподобной. Опыт жизни говорил иное: повсюду встречаются оазисы, спальни, точки выброса. Где-то они понатыканы пореже, где-то погуще, но ведь это естественно. И нет земли без феодала.
Оказалось – есть. Плоскость опять обманула. Кто в плену привычных представлений, тот всегда бывает обманут. Убогим умом человек не в силах постичь замыслы Экспериментатора. В рамках эксперимента от него этого и не требуется.
– Можно поискать спальню, – в сильном сомнении проговорил Фома.
– А как их ищут?
– Замечают место, куда не заползают ловушки. Потом ложатся там спать и видят сны. Если что-то материализуется – значит, спальня. Другого способа не знаю. Никто не знает. Можно потратить время впустую. Можно нарваться на дурилку или обменник.
– Ничего себе!
– Все спальни обнаружены давным-давно опытным путем, – поделился Фома старой истиной. – Нет спальни – нет феода. Знаешь, я предлагаю двигаться вперед. Ну их, эти спальни.
– Вот и я так думаю, – вздохнув, сказала Оксана. – Ладно, вперед так вперед. Должна же когда-нибудь кончиться эта пустыня…
В ее голосе не было уверенности.
Глава 5
Преподобного Евпла беспокоил живот. Нет, никакой нутряной хвори в нем не было и отродясь не бывало. Просто он начал свешиваться с колен. Просторная ряса уже не могла скрыть сей печальный факт.
Преподобный сидел в широком, специально для него сделанном кресле. Умерщвляя плоть по чину, он подкладывал под себя подушку, набитую шерстью, а не пухом.
Шерсть давали кошки. В обители их жило девяносто семь штук, потомков одной пары, попавшей сюда лет сорок назад. Зверьки регулярно плодились, увеличивая мяукающее поголовье, а что до вырождения, то на качестве шерсти это не сказывалось. Сестры Евпраксия и Евлалия ежедневно вычесывали животных гребнями различной густоты, разделяя вычески на остевую шерсть и подшерсток. Несколько послушниц сортировали шерсть начисто, промывали ее и сушили, заодно истребляя попадавших в нее богопротивных тварей – блох. Половина продукции шла на набивку подушек для братьев и сестер, из второй половины послушницы пряли неплохую пряжу. На двух ручных ткацких станках поспевали праздничные рясы, менее нарядные, чем будничные, джутовые, а то и вовсе эфемерные. Рясы выходили жарковатые, зато долговечные. Даже теплые носки и валенки страдающего суставным ревматизмом брата Евангела были сработаны из кошачьей шерсти.
Хозяйство общины держалось, конечно, не на одних кошках. Смиренные послушники трудолюбиво обрабатывали поля и огороды. Особая артель собирала в реке съедобные водоросли и ловила сетью странных водяных существ, похожих на шнек от мясорубки и передвигающихся благодаря вращению. Поскольку существа имели жабры, они были признаны рыбой. Воистину богоданным источником мелкой, но изысканной пищи, вкушаемой лишь по праздникам, служил птичий двор. Близ вольеров человека оглушало тысячеголосое чириканье. Воробьи эти вечно дрались, галдели, пожирали уйму зерна, но исправно приносили потомство, что от них и требовалось. В отличие от людей, они могли размножаться и без благословения преподобного Евпла.
Воробей – птица вездесущая. Никого не удивляло, что на Плоскость проникла эта воистину не лучшая из Божиих тварей. Господь суров, но милостив. Сказано в Писании: довольствуйся малым. Недавно преподобный Евпл наложил епитимью на брата Елпидифора, вслух посетовавшего на легковесность жареной воробьиной тушки и сравнившего воробьев с индюками к большой невыгоде первых. Сказано: не вводи в соблазн. Лучше возблагодари Господа, в неизреченной милости своей даровавшего братьям и сестрам все-таки воробьев, а не колибри.
Битые воробьи давали перо и пух. Ощипыванием занимались малолетние, престарелые и больные послушницы, негодные для более тяжелой работы. Они же ведали починкой сеток вольеров и отгоняли кошек, только и ждущих случая пробраться на птичий двор. Кошкам приходилось довольствоваться воробьиной и рыбьей требухой.
Некогда водились и мыши, портившие урожай, но уже много лет никто их не видел. В охотничьем азарте, в стремлении разнообразить свой скудный рацион кошки окончательно решили мышиную проблему.
Преподобный умел перешагнуть через предрассудки. Черных котов топили как дьяволово отродье, но только угольно-черных, без постороннего окраса. Остальным дозволялось жить долго и умирать от старости. Из обритых шкурок выделывался пергамент; ими же, сшитыми по многу штук, обтягивались деревянные каркасы легких рыбацких челнов, похожих на чукотские байдары. Кошачье мясо шло на приманку для рыбы; кое-что доставалось и воробьям.
Жизнь общины текла размеренно – до вчерашнего дня. Монахи и монашенки проводили дни в молитве и наблюдении за хозяйством, послушники смиренно трудились. Временами приходилось наказывать нерадивых. Изредка лучшему из послушников даровалось монашеское звание, ибо примеры необходимы, а послушание есть труд, обещающий награду. Рождались дети.