Феодора
Шрифт:
Этот мужчина — Юстиниан, который только что сделал ей ошеломляющее предложение стать его постоянной любовницей, во всем отличался от Экебола. Тем не менее даже лучшие из мужчин, если женщина не покажет, чего стоит, и не даст им почувствовать этого, никогда не оценят ее, как должно.
И Феодора подавила неистовое желание с радостью сложить к его ногам все сразу и, мгновение спустя, спросила:
— Если я соглашусь, куда ты поместишь меня?
Юстиниан был, казалось, озадачен, словно этот вопрос и не приходил ему в голову. Гормизды имели репутацию дворца холостяков, и поселить в нем женщину без осложнений было вряд ли возможно. Юстиниан не чувствовал себя готовым к столь решительному шагу. Ему лишь хотелось, чтобы Феодора жила где-нибудь неподалеку, где было бы удобно посещать ее, либо же принимать ее у себя, когда он пожелает.
— Что ж, — проговорил он, — это нетрудно устроить. Разумеется, мой дворец вряд ли…
— Тогда где же?
— Я тебе скажу! — воскликнул он с воодушевлением. — Я устрою для тебя превосходные покои в гинекее, тут же, при дворце, у тебя будут свои рабы и служительницы…
— Нет! — сразу же отрезала она.
— Как?
— Ни за что!
Он недовольно нахмурился. Больше всего она боялась потеряться в толпе женщин, боялась, что он станет звать ее к себе лишь по случайной прихоти и ей предстоит день ото дня все глубже уходить в тень, пока он не забудет о ней окончательно.
— Ты обещал заботиться и восхищаться! — страстно воскликнула она. — А теперь просишь меня поселиться с женщинами из дворцовой челяди! Чтобы мне пришлось терпеть поношения от этих тварей? Я нужна тебе? Так устрой меня здесь, в Гормиздах! Жить в гинекее? Никогда!
Его челюсть угрожающе выдвинулась вперед.
— Если ты останешься во дворце, то будешь жить там, где я прикажу.
— Ты принц. Если прикажешь, я должна буду подчиниться, — она обратила на него свой бездонный взгляд. — Но неужели ты это сделаешь? Мне кажется — нет.
Она не сводила с него глаз — необыкновенных, темных и в то же время сверкающих, в эти мгновения словно бы усталых, но притом поразительно внимательных и полных надежды, окруженных мохнатыми ресницами и чудесно и нежданно вспыхивающих отблесками то ли огня, то ли отчаяния — он уж и не знал, — которые играли у нее на лице.
— Ведь это все равно, как если бы ты взял меня силой, без моего желания, — продолжала она, не повышая голоса. — Ты жаждешь удовольствия для себя, но ты жаждешь и моего удовольствия — ведь оно венец твоего. Страсть невозможна под принуждением. Разве это тебе нужно?
Ее глаза не менее слов завораживали его. Какое-то мгновение он молчал. А потом произнес:
— Нет, я не хочу брать тебя силой. Мне нужна твоя страсть.
Феодора беззвучно перевела дух. Это все-таки шаг вперед — совсем небольшой, но шаг.
— Тогда сделай меня хозяйкой Гормизд, — сказала она.
А вот это уже наглость! Он стряхнул с себя чары, и гнев снова поднял голову в нем.
— Если таковы твои условия, можешь уходить!
— Если ты так хочешь, принц, я готова — прямо сейчас.
Она принялась собирать свои немногие вещи, и он заметил, что его подарков, разбросанных тут и там, даже жемчуга, она не взяла.
Он мрачно наблюдал за нею. Казалось, воздух полон электричества. Оба знали: это прощание навсегда.
Она подошла к нему и остановилась, глядя, как и раньше, в пол, и он увидел светлый прямой пробор в ее чудесных волосах.
— Вот я и готова, — сказала она. — Ты можешь вызвать носилки. Или я должна идти домой пешком?
Этот вопрос прозвучал столь жалобно, а сама девушка показалась ему такой маленькой и беспомощной, что Юстиниан вдруг рассмеялся.
— Нет, какова! — воскликнул он. — Найдется ли в мире еще хоть одна, которая не приняла бы любви принца — разве что на ее собственных условиях?
И тогда она позволила ему поцеловать себя, ибо она одержала победу.
Подобно немногим другим мужчинам, он сумел с улыбкой взглянуть на ситуацию. Он смог ответить на нее смехом — и благодаря этому обрел великодушие, которое и дало ему возможность воздержаться от решения, которое ему очень не хотелось принимать.
Ему не хотелось, чтобы Феодора ушла. Она была так молода, так очаровательна. И так приятно было смотреть на нее, прикасаться к ней, целовать ее и держать ее в объятиях.
ГЛАВА 17
Любое придворное общество обожает сплетни, и ничто не может сравниться с любовницей властителя в качестве темы для этих сплетен.
Едва ли во всей истории найдется хоть один случай, когда она не была бы главным предметом пересудов и не подвергалась бы осуждению больше всех.
Несомненно, эта девушка в Гормиздах сумела стать чем-то большим, нежели приходящая блудница. Во дворце это стало общеизвестным немногим позже, чем Юстиниан сам это осознал.
И первые известия об этом разнесли, конечно, дворцовые евнухи.
Евнухи играли зловещую, хотя и внешне скромную роль. При императорском дворце Константинополя они незримо действовали как скрытая и хорошо отлаженная система связей и интриг. Они нечасто привлекали к себе внимание, но ни одна сплетница, как бы ни обожала она совать свой нос в чужие дела и судачить о них, не могла сравниться с представителями этого женоподобного и тщеславного искусственного пола в стремлении разнюхивать, что происходит, и сеять слухи, могущие подорвать чью-нибудь репутацию, в особенности если дело пахло скандалом на почве любовных приключений, поскольку именно они возбуждали у евнухов лихорадочный и завистливый интерес.
Хотя евнухи считались не более чем лакеями, прислуживавшими в гардеробах и спальнях знатных дам, или секретарями и дворецкими при высокопоставленных мужах, их нашептывания могли существенно влиять на решения государственных учреждений, а иной раз они оказывались способны погубить того, против кого обращалась их злоба, для чего шли в ход порочащие наветы и инсинуации, которые лучше их никто не умел распространять.
От евнухов стало известно, что Юстиниан завел любовницу. И вскоре уже было очевидно, что его дворец обустраивается для новой фаворитки, а кроме того, появилась целая армия каменщиков, которые занялись наращиванием окружавших дворец стен, чтобы Гормизды были полностью скрыты за ними. Двор охватил сладкий зуд, так как все уже давно пришли к убеждению, что принц, которому шел сорок первый год, — убежденный холостяк, то есть почти то же самое, что давший обет безбрачия монах.