Ферма
Шрифт:
— Кто-нибудь может приехать?
Но дед лишь отрицательно покачал головой:
— Не приедет никто.
Когда крыша провалилась, он сказал:
— Я уже давно не собираю мед. Клиенты предпочитают желтый мед. А мой белый мед обладал тонким, изысканным вкусом, который не чувствовался, если намазывать его на хлеб или подсластить им чай. Люди покупали одну банку как нечто необычное, на пробу, и забывали в кладовке нетронутой. Это разбило мне сердце. Тильда лучше всех понимала мою боль и разочарование. Чтобы сполна насладиться моим медом и оценить его, она ела мед просто так, без ничего, и даже перечисляла цветы, вкус которых ощущает.
Мы так и стояли рядом, дед и внук, глядя на огонь, согреваемые его теплом. Это был единственный раз, когда мы оказались вместе. Но постепенно тающий
Уезжая прочь от его фермы, я представил себе, как моя совсем еще юная мать жмет на педали, стараясь как можно быстрее и дальше умчаться по этой дороге, а в кармане у нее позвякивают несколько сэкономленных монет. Я проехал мимо остановки, на которой она, беззащитная и заметная издалека, ждала автобус, стоя рядом с металлическим шестом, к которому была прикреплена жестянка с расписанием движения не более чем полудюжины рейсов за день. Я вообразил себе облегчение, которое она испытала, заплатив за проезд и заняв место в последнем ряду, то и дело оглядываясь назад, чтобы проверить, не преследует ли ее кто-нибудь. Она увезла с собой деревянную шкатулку, полную дорогих ее сердцу безделушек, включая молочный зубик, — воспоминаний о своем детстве, о счастливых четырнадцати годах и горькой памяти о последних двух.
Я ехал по тому же маршруту, что и ее автобус, по главной дороге на юг, уводящей из этого региона, и миновал указатель, обозначающий границу провинции. Неподалеку виднелось нагромождение валунов высотой метров тридцать, на вершине которого росли деревья. На опушке этого крошечного леса, совсем рядом с обрывом, я вдруг увидел огромного величественного лося. Резко нажав на тормоза, я остановил машину. Склоны утеса почти со всех сторон были отвесными, но я все-таки отыскал тропинку, по которой смог вскарабкаться на самый верх. А там неподвижно стоял лось. Даже звуки моего неуклюжего восхождения не заставили его переменить позу. Я погладил его по спине, по шее и рогам. Скульптура была отлита из стали, ноги прикручены к камням заржавевшими болтами, а голова гордо вздымалась на мощной шее. Хозяйским взглядом властелина он окидывал окрестные земли.
Я ехал всю ночь, лишь изредка останавливаясь, чтобы умыться снегом, опасаясь заснуть за рулем. На ферму я прикатил, когда только начало светать. Звонить в Лондон было еще очень рано, вдобавок я сомневался, что после бессонной ночи смогу связно и внятно пересказать отцу свои приключения, а потому решил сначала немного вздремнуть. Проснувшись, я обнаружил, что беззаботно проспал целый день. Выпал свежий снег, и мои следы замело. Чувствуя себя так, словно очнулся после зимней спячки, я развел огонь в печи и подогрел кашу, сдобренную щепоткой молотой гвоздики.
За телефон я взялся в одиннадцать, по какой-то причине выждав, пока стрелки не покажут точное время. Отец выслушал мой рассказ в молчании. Не знаю, может, он плакал. Во всяком случае, он не издал ни звука. Мне вдруг пришло в голову, что я и сам не проронил ни слезинки и вообще не выразил никаких чувств, разве только то, что я облил бензином мастерскую из бревен белой березы, можно счесть самовыражением.
Марк во время разговора заставил меня повторить, что горящую спичку бросил именно дед, — я буквально слышал, как он уже выстраивает доводы в мою защиту в суде. Выслушав мой рассказ во всех подробностях, он поинтересовался:
— Как ты себя чувствуешь?
Меня одолевало гнетущее осознание того, что все мои открытия выглядят какими-то неполными что ли. Пробел в том, что мне удалось узнать, походил на дыру в зубах, и я без конца трогал кончиком языка мягкую десну, не в силах привыкнуть к ней. Марку же, очевидно, показалось, что я говорю совсем не о том, о чем он меня спрашивал.
— Я еще не готов вернуться домой.
— Но ведь ты уже получил все ответы, которые искал.
— Нет.
Он вернул мне мою реплику, словно пытаясь понять, что я имею в виду:
— Нет?
— Я не верю, что события лета шестьдесят
Рациональный склад ума Марка отказывался совершать столь отчаянный прыжок. Мои умозаключения казались ему необоснованными и даже противоречащими тому, что уже удалось обнаружить. Однако он, похоже, не желал разубеждать меня, полагаясь на мою уверенность в том, что события далекого лета и лета нынешнего образуют замкнутый круг. Одно служило ключом к пониманию другого.
Я ехал мимо туристических пляжей, направляясь к заброшенному участку побережья, на котором совершала регулярные пробежки мать. Забросив за спину небольшой рюкзачок, я отправился в путь по песчаным дюнам, продираясь сквозь заросли колючего кустарника. В попытке уберечься от пронизывающего ветра я поднял воротник вельветового пальто и обмотался шарфом, чтобы не надуло шею. Наконец слезящимися глазами я разглядел вдали торчащий обломок старого маяка.
Волны покрыли прибрежные скалы слоем черного льда. Временами путь становился настолько скользким, что приходилось ползти на четвереньках. Замерзший, весь в синяках и царапинах, я все-таки добрался до двери, на которую Миа когда-то вешала свой венок из цветов. Сейчас от венка не осталось из следа, и лишь ледяные брызги холодно поблескивали на досках в тех местах, куда докатилась налетевшая волна. Я толкнул дверь плечом, и они посыпались вниз, разбиваясь о камни под ногами.
Пол внутри был усыпан сигаретными окурками и банками из-под пива. Совсем как на острове Слезинки, подростки явно объявили эту территорию своей, подальше от глаз взрослых. Я уже побывал здесь раньше, в первую неделю своего пребывания в Швеции, но ничего не нашел. Но уже тогда мне бросились в глаза кое-какие странности. Пол был грязным, ведь маяк был заброшен давным-давно, но внутренние стены блестели свежей краской.
Я снял рюкзак, налил из термоса горячего сладкого кофе и обхватил стаканчик ладонями, чтобы согреться. Я собирался снять верхний слой краски и посмотреть, что скрывается под ней. В одном из хозяйственных магазинов, далеко отсюда, я обсудил с продавцом свою задумку. Я не располагал никаким источником энергии, поэтому пришлось остановиться на химических растворителях. Подкрепившись кофе, я наметил несколько участков стены, рассчитывая обнажить закрашенную роспись. Одно место в особенности привлекло мое внимание — это было пятно яркого цвета, оказавшееся при ближайшем рассмотрении букетом летних цветов. Я принялся осторожно смывать краску вокруг них, и постепенно на свет выступил рисунок Мии. Девушка была изображена в белом платье, как на празднике летнего солнцестояния, с венком на голове и рассыпанными цветами у ног. В спешке я повредил рисунок. Несмотря на полное отсутствие навыков реставратора, качество его позволяло с уверенностью предположить, что неизвестный художник был исключительно талантлив. И хотя я видел ее портрет на плакате с объявлением об исчезновении, только сейчас я получил настоящее представление о том, как выглядела Миа на самом деле. Она шла по лесу, гордая и сильная, с высоко поднятой головой и мечтательным выражением на лице.
Я вспомнил о том, что она якобы сбежала с фермы посреди ночи, и понял, что мать права: в одиночку она была не в силах провернуть подобную авантюру, кто-то наверняка помог ей. Кто-то подобрал ее на дороге — возлюбленный, скорее всего. И мне почему-то казалось, что это был именно тот, кто нарисовал ее на стене старого маяка. Я мысленно просматривал отчет матери, и мне вдруг пришло в голову, что им мог оказаться молодой человек, который отличился расистскими высказываниями на празднике летнего солнцестояния, — по ее описанию, юноша с длинными волосами и серьгой в ухе. Почему, кстати, он воспользовался столь неуместным сленгом? Да потому, что хотел сбить Хокана со следа. И Миа выбежала из палатки не потому, что оскорбилась, ведь она знала, что расизм молодого человека был всего лишь отвлекающим маневром, а потому, что разозлилась на Хокана за вмешательство. А тот факт, что сей юноша нанялся на временную работу во время летнего наплыва туристов, позволял с уверенностью предположить, что он — студент.