Ферзи
Шрифт:
Прямо за приснопамятным забором, прозванным в народе "губернским", располагалась пёстрая полоса частных огородов, выдаваемых горожанам вместе с комфортабельными маленькими квартирками в центре. По какой-то неведомой причине или взбрыкивания пьяного питрака проектировщик города, присланный из самого Стольграда (врал, поди, подлец), решил оставшиеся после очередного восстания руины строить на царский манер, выделив три главных улицы и протянув меж ними сетку переулков. Шли годы, город рос, росло и население, но правило трёх улиц никто преступать не решался: мало ли что. Множились корявые переулки, вгрызаясь в изначально просторные и уютные кварталы, гроздьями нелепо пристроенных домов и вырванных хаотично участков. Жались здания, порой так близко прилегая друг к другу стенами, что дома сливались сплошным участком без единого намёка на просвет. Безобразно растягивались три злосчастные улицы вдоль шумной и грязной телепортационной линии, а вдоль них, словно буфером тянулись просторы огородов и садов, вытесненных с законных участков на места так и не родившихся новых районов.
Если в центральных районах города царил порядок напускной геометрии, то просторы огородных владений пребывали в первозданном хаосе. Наделы и участки кроились и рвались по мере появления новых домов и семей. Сквозь чужие посевы прокладывались самовольные, не зарастающие тропы, коими втихаря от владельца пользовались все соседи, чинно скорбя по осени над его скудным урожаем. Вырывались совместные пруды, больше напоминающие лужи, к которым таскались все огородники, в не зависимости от того, сбрасывались ли они на услуги водного чародея. После этого, как правило, следовал новый виток добрососедских отношений, вроде как сбрасывание отловленных жуков и паразитов на парники особых любителей дармовщины, похищение позабытого инвентаря или подкоп корней у сортовых грушек. Что и сказать, не все выдерживали подобный накал страстей. Бодро колосились сорняками заброшенные участки и щетинились борщевиком обочины бугристой гравийки. Изначально, дорога была не так уж плоха, но стоило начать повышаться налогам, как совершенно чародейским образом с неё начали пропадать гравий, песок и иногда даже глина в особо отбитых местах. Сколько бы управление Смиргорода не привозило подсыпать недостачу, ситуация не менялась. Свежайшим гравием у жителей близких к огородам домов покрывалось абсолютно всё: от дорожек к старомодным будкам туалета, до подстилок в собачьих вольерах. Многим уже не хватало фантазии на применение такого количества стройматериала, но брать продолжали, исключительно про запас.
Что бы ни планировал Стольградский градостроитель, неповторимый дух царской глубинки передать ему удалось. Во всяком случае, в том, что касалось огородов.
Ещё одним неоспоримым плюсом этого неупорядоченного буйства земледельческих порывов было то, что затеряться среди кустов, сарайчиков и лопухов мог даже табор цвыгов, а благодаря насаждениям ещё и сыто прожить. Ни для кого не было секретом, где именно доставали себе пропитание вездесущие и не убиваемые угробьцы. Если же не обращать внимания на маленькую неприятность в их лице, то не было для местной детворы лучшего места для игр и проказ, чем позабытые участки и заброшенные сараи. Вот только Алеандр Валент, трагически лишившуюся обуви, припоминание детской поры совершенно не радовало:
– Скажи мне, госпожа сиятельная, какого демона мы должны красться огородами, как две галки?
– Скорее уж как два пугала, - попыталась пошутить Яританна, но оценив огоньки нарождающегося бешенства в серых глазах и вытащенную из куста помидоров подпорку, смеяться перестала.
– Если серьёзно, то ты действительно подумала, что я скомпрометирую свою мать подобным появлением перед всей улицей?
– Что здесь такого?
– встрепенулась травница, от чего едва не загубила их маскировку под куст смородины перед блуждавшим вдоль бахчи сонным угробьцем.- Понимаю, что нам, молодым девушкам, шататься по городу в таком рванье действительно неудобно и даже не совсем прилично. Однако чародеям и не такое прощают. Так причём тут твоя мама? Она не девица на выданье и тем более не родовитая ратишанка, чтобы сплетни о ней могли серьёзно повредить репутации. Да и какие сплетни? Мы же не чужие мужья и вообще не мужчины...
– Ну-ну, - покивала для проформы Танка, не скрывая, впрочем, здорового скепсиса.
– Ты можешь прийти к главным дверям. Получишь серебрушку положенной милостыни и пойдёшь себе дальше, если вообще тебе откроют. Знаешь ли, в доме, где обучают кружевниц, никто не станет привечать девиц сомнительного поведения, а на других мы сейчас не смахиваем.
– Снобы, - тихонько проворчала оскорблённая Валент, но послушно переползла в другое укрытие вслед за подругой.
Травница прекрасно понимала всю плачевность своего внешнего вида и даже очень отчётливо её ощущала особенно исцарапанными коленками. Только ощущение уязвлённости от такого пренебрежения никуда не делось. По праву чувствуя себя героиней дня и лелея в душе ни один повод для гордости, она с большим трудом принимала подобный расклад дел. Душа требовала в образе святейшего благочестия и великих мук вступить под сень города (при этом можно даже слегка прихрамывать, но обязательно гордо держать спину и взирать на прохожих свысока); пройти по одной из главных улиц, сохраняя таинственность таким образом, чтобы все понимали, как велик совершённый подвиг, но не догадывались, в чём именно он состоит; подойти к выбранному дому и с какой-то благонравной кротостью попросить отдыха после трудного пути. При этом окружающие, разумеется, должны непрестанно восхищаться её стойкостью и любоваться хрупкостью. Разум осознавал бредовость подобных порывов и скромненько предлагал остаться здесь, пока Танка сбегает домой за сменой одёжкой и перекусом, чтобы сразу же отправиться к ступнице. Поэтому девушка, напомнив себе при случае серьёзно обидеться на что-нибудь, просто шла вслед за духовником, мысленно проклиная тех умников, что догадались засыпать гравием дорожки между грядками.
Двор маленького, но гордого семейства Чаронит находился между крупной скобяной лавкой, растянувшейся на весь выделенный участок казённой коробкой и бывшим складом местной пекарни, ныне пустующим и позабытым. От полосы огородов его отделял кривоватый короткий проулок на семь домов и общинный колодец, которым никогда не пользовались по неизвестному никому суеверью, зато периодически топили неугодных котят. С противоположной стороны шала западная главная улица во всём своём увядающем великолепии провинциального городка не слишком обласканного щедростью вороватых чинуш. И один из маленьких домиков, и неширокая полоса проулка, и склад для муки, и нехороший колодец, пованивающий в особо жаркие дни, располагались, вообще-то, на территории, полученной бравым сотрудником шпионского корпуса Аурэлием Чаронитом ещё в ранней юности за успешно выполненное задание. Вырванные куски оставили от изначального участка нелепую запятую, окружённую поредевшим забором. Только кого из городского управления это заботило, когда понадобилось разместить офицеров, присланных из других управных земель? Семейству обедневшего ратиша ещё чрезвычайно повезло, что за лишние куски земли не приходилось платить налог в городскую казну, что в Смиргороде встречалось нередко.
Чугунная калитка, грозившая в любой момент обвалиться на ноги незадачливому вору, протяжным скрипом известила о появлении посетителей со стороны проулка не только хозяев, но и, наверное, всех жителей ближайшего квартала. Старый лохматый пёс, по молодости ещё заставший погибшего Чаронита, пребывал на почётной пенсии и потому на раздражающий шум не стал даже просыпаться, не то что выходить из будки или бросаться на защиту дома. Этому, признаться, Алеандр была только рада, памятуя по детским временам мчащегося навстречу лохматого здоровяка размером с телёнка и устрашающими клыками, что даже после команд хозяек не переставал сверлить гостей недоверчивым и очень плотоядным взглядом. Обогнув его вотчину по большой дуге, чтобы не тревожить сон почтенного старца, девушки проскользнули вдоль кустов малины и поднялись на высокое и весьма крепенькое для своих лет крылечко. С первой попытки дверь не поддалась, но на условный стук замок несколько раз щёлкнул.
В дверном проёме, опершись о косяк и небрежно поигрывая скрученным кухонным полотенцем, стояла Вестлана Чаронит и выражение её глаз, спокойно-умиротворённое, не предвещало ничего хорошего. Посторонний взгляд, бегло пройдясь по последним представительницам семейства, вряд ли смог бы уловить особую фамильную схожесть: так разнились их черты лица и фигуры. Моложавая и статная, благородная вдова была по-девичьи стройна, даже скорее худощава, от чего, порой, казалась изящней своей более фигуристой дочки. Тонкие чуть островатые черты придавали её небольшому личику сдержанное и одновременно плутоватое выражение, в то время как глаза смотрели всегда проницательно и строго. Время и стеснение отпечатались на лице первой красавицы, проложив лёгкие мазки морщин и щедро присыпав сединой золотисто-русые кудри, от чего весь образ вдовствующей женщины стал отдавать ненавязчивой величавостью столь воспеваемой в старинных романах. Поставь дочь рядом с матерью - и не сразу определишь, кто из них ближе к ратишам. Но стоило лишь присмотреться поближе, проследить подольше за этой парой, сродство становилось очевидным, от манеры укладывать волосы до мельчайших наклонов головы. Движения матери лишь казались более плавными и размеренными, но то вполне списывалось на возраст и статус.
– Здравствуйте, Вестлана Ивджэновна!
– выпалила Алеандр и от растерянности, чуть не сделала книксен, совершенно не ожидая такой скорой встречи с суровой матушкой своей подруги.
– А-а-а у нас ту э-э-э практика?
– На паперти?
– всё тем же вежливым тоном уточнила женщина, пропуская оборванных девушек в дом и снова запирая за ними заднюю дверь.
– Горячая вода ещё есть, халаты возьмёте в шкафу возле ванной, сейчас могу организовать блинчики с творогом или подождёте ужина?
– Спасибо большое, было бы неплохо перекусить прямо сейчас, а там посмотрим по обстоятельствам, - расплылась в немного нервной улыбке Яританна, будто невзначай пристраивая в нишу под лестницу набитый рюкзак.
Вестлана сделала вид, что манёвра не заметила и как бы случайно закрыла нишу стоявшим рядом расписным щитком.
Любой, кто поднимался в этом доме на второй этаж (такая честь выпадала не многим), не мог не отметить вопиющую старость лестницы и пронзительный скрип ступеней, которые просто вопили под каждым шагом. Эта вынужденная необходимость всегда раздражала дотошную в мелочах хозяйку и зачастую настолько огорчала её, что женщина по долгу не могла заснуть, то и дело хватаясь за молоток и гвозди в отчаянном порыве самолично всё исправить. Такие порывы бывали и раньше, но не давали ни малейшего результата, поскольку Гана Фёдосовна (так звали их призрака), из всех вещей в доме больше всего любила вселяться именно в лестницу, доводя ступени до нужного ей скрипения. Вероятно, именно это созвучие наиболее полно отвечало её инфернальным вкусам. Ни чьим вкусам белее это не соответствовало, но переговоры с призраком были бессмысленны. Почтенная старушка самого преклонного возраста ещё при жизни помутилась рассудком настолько, что с трудом отличала тарелку от подноса и всё время заунывным голосом читала молитвы. Смерть слегка прояснила её разум, оставив, впрочем, такие вот незначительные женские слабости. В сложившейся ситуации радовало лишь то, что призрак не выбрал своим инструментом шкаф с посудой или единственное на весь дом витражное окно.