Февраль
Шрифт:
– Причем тут это?
– удивлялся Юрий.
– А при том, что если есть силы и возможности, то надо не только о себе думать. Ты детей бросаешь, понимаешь ты это?
– Мама, да знаю я всё, - отмахивался Юрий Алексеевич.
– Ну так что ерепенишься? Ты где-другую-то работу найдёшь? Везде одинаково, - убеждала его мать, - ты против системы переть задумал? Систему не пересилишь!
– Мама! – Возмущался он, сердясь, что самый родной на свете человек не силится его понять, - делание из ребёнка инструмент, безнравственность, подлоги документов – это ты называешь системой?
– Сын! Это бесполезный разговор, мы не найдём выход. Просто одумайся.
Но сын не одумался и, отработав ещё две положенные недели, остался один на один в схватке с
Глава 2
Глава 2.
Не всегда в мироздании явления, поступки, мысли идут по заранее обозначенному пути, иногда даже огромные вселенские тела сходят с привычной траектории, а что уж говорить о каких-то мелких земных событиях. Вот, например, февраль на уральских просторах всегда был самым холодным месяцем, ртутные столбики могли частенько перемахнуть и за минус сорок, ветра и метели хорохорились не на шутку, а в этом году февраль всех обманул, сломал привычное видение – сыпал снегом, капал с крыш, угомонил метели.
Юрий Алексеевич тоже решил поступить как этот февраль – неожиданно - уволился из школы и запил. Увещевания матери, повозки его в больницу, капельницы – действовали невпечатляюще. Горше всего же был тот факт, что физика без прикрас можно было назвать хорошим учителем, стезя эта ему поддалась; и пусть не так долго выступал он в этой роли, но пользу бы ощутимую принести на этом поприще мог. Недаром ведь директора школ, узнав об увольнении, ринулись звонить, не дожидаясь, пока он сам придёт узнавать о вакансиях. Но учитель либо не отвечал, либо поднимая трубку в пьяной неадекватности, не мог понять кто и что от него хочет и посылал крутым словцом. Сам же он не переступил порог ни одной школы.
Утро для себя он перенёс на послеобеденное время, когда за окнами уже играло солнышко, а ребятня спешила с уроков; физик тогда просыпался с неизменно гудящей головой, вырубал уставший телевизор, шарил в поисках недопитого, заваривал быстрый кофе, погружаясь в ВК. Потом пытался соорудить что-нибудь поесть, шёл затариваться, пил, ругался с матерью, приходившей каждый вечер и пытавшейся внушить сыну всякие правильности, расшевелить.
И таким макаром жизнь доходила до крайней точки, рушилась; так бездарно и страшно пропадали молодость, талант, задор, раздавленные простой системой, созданной самыми обычными людьми, которые её подпитывали, укрепляли, холили и одновременно ненавидели, и мечтали о её разрушении. Странная это была система, странные люди, странные обстоятельства. Наверное, ему нужно было попытаться подстроиться, быть как все, но он не смог вписаться. Хотя, конечно, вполне можно было закрыть глаза и размеренно идти дальше, как шествовали десятки и сотни других. Но и противовес найти тоже не мог. Поэтому выходило, что они все там в учительских, они мудрее: высунут нос из системы, не увидят другого берега и юрк обратно, махнут рукой, глаза прищурят и живут себе дальше. А он слишком далеко нос высунул, так далеко, что силы юркнуть обратно уже не осталось.
– Вот и сиди теперь один с носом, - показывал учитель себе язык в зеркало, открывая очередного «дизеля».
В замочной скважине скрипнул ключ.
– О, пришли мне уроки морали преподавать, - встретил он мать в прихожей.
– Ирод, - вместо приветствия бросила она в сердцах, снимая пальто.
Физик подхватил принесённые матерью пакеты «пятёрочки» и прошествовал на кухню.
– Сын! Ну сколько можно? – с горечью спросила Анна Сергеевна, сделав ставший привычным обход по квартире - за диван, под стол были запрятаны пустые бутылки, в холодильнике имелся запас.
– Мам, не начинай, - поморщился физик.
– Вон даже Оксана звонила, - словно не слыша его продолжала мать, - и до неё донеслось, все в курсе уже, что ты спиваешься…
– Ей-то какое дело? – хмыкнул физик
– Да вот уж какое-то, - ворчливо заметила Анна Сергеевна, разбирая продукты.
– Всё равно, - равнодушно ответил физик, нарезая сыр, - пошла она…
– Сын, - вдруг так серьёзно сказала Анна Сергеевна, подсаживаясь к столу, - слушай, а может тебе вернуться, а? Ты прости меня, дуру, что сорвала тебя с места, на свою голову…
Анна Сергеевна корила себя в происходящем неимоверно; вот не начни она причитать, как тяжело ей стало с отцом, его и по больничным этажам водить, и домой на четвёртый затащить, и искупать…Да разве ж это проблемы, причитала она сама себе сейчас, да справилась бы, ох, что наделала. А вышло, что сыну сама дорожку не ту указала.
– Мам, - Юрий поморщился, больше всего на свете не любил эти материны причитания и самобичевания…- всё норм будет…
Но норм пока что не получалось, получалось пить, да иногда к друзьям заруливать. Например, к Мишке. Михаил был такой правильный и простой человек, так у него всё складно и понятно выходило, вмиг все проблемы и непонятки расползались по нужным полочкам Как-то Юрий Алексеевич вычитал в интернете интересную фразу «У каждого свой рай». Так вот к Михаилу это высказывание относилось на все сто, он жил в своём мире, засаживал в округе всё сиренью, любимой им до одури и не переживал ни по какому поводу, не касающегося его мирка. И Юрий Алексеевич любил с ним при случае встречаться, поболтать; после этих разговоров становилось спокойнее и лучше. Любой вопрос Михаил выворачивал нужным боком и решал.
– Тьфу, - морщился друг, когда физик рассказывал ему иногда о творимых школьными дамочками бедах, - сдалось тебе с бабами разбираться. Вырастут щенята, сами решат на какой им куст ссать. Пусть бабьё тешится, а ты свою линию гни, не смотри в их сторону. Жизнь – штука витиеватая, но цель у неё одна, так что как ни крути, а куда нужно, туда ребёнок и дойдёт. Работай давай, учи своей физике, физика – это дело. И не заморачивайся
И учитель, сидя с Михаилом у него на веранде под огромными старыми кустами сирени или помогая чистить от снега двор, думал: а и впрямь, что это я? моё дело – знания дать, всё остальное там – игра, а меня уж эти игры явно не касаются…
Вот и в один из дней этого беспутого февраля проходя по Восточной, где в ряд выстроились частные домишки, Юрий встретил друга. Тот, лохматый, перепачканный в строительной смеси и пыли, раскатывал на брёвна небольшой старенький дом, купленный им недавно.
Со злости, недолго думая, Юрий Алексеевич вызвался помогать. Работа была тяжёлая, но это и приводило в агрессивный восторг Юрия Алексеевича, ему необходимо было сейчас перебить свои мысли физическим трудом.
Дом, построенный ещё в начале пятидесятых, когда строили на века, крепко и надёжно, был из брёвен, метров по семь в длину, да для верности прихваченных скобами. Сначала Юрий Алексеевич с другом, забравшись на лестницы, ломиками брёвна поднимали, отрывая скобы и мох, потом нажимали с силой, напирали и сбрасывали вниз. Брёвна падали, глухо ударяясь о землю, какие-то от удара трескались на две части, какие-то выдерживали. Потом их оттаскивали, взявшись с разных сторон, и складывали поодаль друг на друга, для распила на дрова. Когда мужчины разобрали почти всё до фундамента, и на улице уже начинало темнеть, пора было отдыхать.
Михаил позвал Юрия Алексеевича уважить его и в знак благодарности за помощь - немного посидеть. Они устроились под навесом полуразобранного сарая, окрестив огромную чурку в стол. На город хлынуло щемящее провинциальное умиротворение вечера, приглушённее стали звуки мира людей и выразительнее, звучнее заиграла природа: вороньё с криками что-то делили в огородах, временами устраивали переклички и собаки то где-то далеко, то совсем рядом в соседнем дворе.
Домой Юрий Алексеевич пришёл поздно, очень уставший, но довольный; физическая работа придавала своеобразный новый дух, силу, благодать; труд будто встряхнул его, вырывая из скудности жизни, вливая другое мироощущение. Юрий Алексеевич зашёл в квартиру, сбросил в угол запылившуюся одежду, даже запамятовав достать из внутреннего кармана куртки оставшуюся бутылку. Потом долго мылся, пофыркивая и улыбаясь, и уснул крепким здоровым сном под бубнёш телевизора, сунув телефон под подушку.