Февраль
Шрифт:
– Спепан? – Недоверчиво, но с нотой надежды задал вопрос старик, - не признал? Фёдор Валерьяныч я…
Юрий, на всякий случай, изобразил радостно-изумлённое лицо, мало ли чем могла обернуться эта встреча.
– Степан? Натальи Константиновны, Наташеньки нашей сын? – продолжал вопрошать старик, - так ты комнатку, молодой человек, попутал, давненько дома-то не бывал. А матушка твоя…. На большую землю недавно так уехала…
Физик, хоть и был отчасти ещё в дремоте, но сообразил: этот старик принял его за парня соседки. Что ж на руку. Мать этого парня, значит, уехала. Значит, пристального распознавания
– Пойдём, - продолжал Фёдор Валерьянович, - я тебе твою комнату открою, Наташенька мне ключи оставила.
Старик зашаркал к выходу. Юрий встал, незаметно сунул бутылку в карман тулупа и, прихватив куртку, вышел за ним.
«Его комната» была почти точно такой же, только кровати две, да огромная люстра над столом. Правда здесь было пустынней, только пара фотографий на белёной стене. Физик присмотрелся: парень с фотографии действительно был чем-то на него похож - вроде на первый взгляд и невзрачный, но неуловимыми нотками притягательный человек с чёрными насмешливыми глазами.
– Ну вот, Степан, - развёл руками Фёдор Валерьянович, - твои хоромы.
– Да, - протянул Юрий, оглядывая комнатку.
– Где побывал-то, - не унимался старик, пристроив на стол свою коптилку, и стал доставать стул, чтобы присесть.
Юрий судорожно соображал, что ответить, изображая большую сосредоточенность и занятость - пристроил курточку на вбитый в дверной проём гвоздь, расправил матрацы на кроватях, перенеся их на одну, где будет спать, заглянул в шкаф, нашел там одеяло...
– Да так, - ответил уклончиво Юрий, так как молчание долгонько уже затянулось и нужно было что-то говорить.
– Ты уж тогда по весне слишком резво исчез, - продолжал Фёдор Валерьянович, - уж как Наталья тогда убивалась, ждала тебя...
Юрий развел руками:
– Жизнь....что скажешь, и не знаешь, где в следующую минуту окажешься ...
– неопределенно отозвался, продолжая держать оборону Юрий.
– Долго твоя матушка уезжать не хотела, всё надеялась да ждала, карточки откладывала, копила, - рассказывал Федор Валерьянович, - думала, ты вернешься, а еды нет, вот и берегла....Еле в последний день заставили хлеб выкупить....
Он помолчал и добавил:
– Хоть бы доехать ей, уж слишком истощилась....
Юрий присел рядом, слушая, нужно было изображать участие и подавленность, хотя, по-сути дела, до этой семейной драмы матери и сына ему особого дела не было. Со своими бы непонятками разобраться
Старик наконец ушёл, и Юрий Алексеевич остался один. Сон ли это, всё, что произошло за последние сутки, бред ли, или пьяный угар? Страха особо не было, было раздражение непониманием и неизвестностью.
Наутро Юрий, как только засветлело, прошёлся по квартире и вышел в подъезд – надо было как-то уживаться с новой действительностью. Есть хотелось неимоверно, просто жутко, такого щемящего чувства он ещё не испытывал.
Во дворе на какой-то вывернутой железяке с тазом в руке сидела Анюта и улыбалась. Неспешно падал снег. Он кружился медленно-медленно, как в самой замедленной киносъёмке, малюсенькими пухлыми звёздочками. Ложился на дорогу, обрывки трамвайных линий, Анину клетчатую шаль… Ложился и сверкал.
Юрий подошёл, нарушая эту тишину скрипом сапог по снегу:
– Доброе утро.
– Опять вы? – Спросила Аня, - и опять к нам из двадцать первого века?
– Да, - он не нашёлся больше, что ответить.
– Что ж вам там не сидится, без фашистов, без войны?
– Аня! – Серьёзно проговорил физик, - ты думаешь я шучу что ли? Мне самому не до шуток, чёрт знает, как я тут буду выживать, и кто, как, зачем сюда меня…
Девушка взглянула уже с доверием и любопытством. Устроившись рядом, Юрий продолжил:
– Я работал в области в бюро, на технических заданиях. Отец у меня на работе ноги себе переломал, пришлось вернуться к ним в город, мать не справлялась одна. Устроился там в школу, ничего так, работать можно, только несправедливостей много, каждый на себя одеяло тянет, а дети иногда от этого всего в стороне…. Вот и …ушёл. Чё-то запил, - изливал душу физик, - вот сюда попал… Вобщем, чертовщина.
Аня тоже разговорилась. Юрий Алексеевич узнал, что она ещё до войны устроилась нянечкой в детский садик, который находился в другом районе города; далековато конечно от её дома, но случайная смерть отца от несчастного случая на заводе заставила её оставить последний курс до лучших времён, и пойти работать; жаль только, что эти лучшие времена всё никак не спешили наступать. А на следующий год жизнь разорвала война, потом сразу блокада города. Детский сад, где работала Анюта, один из немногих не прекратил приём ребятишек и в это отчаянное время. Сначала сотрудника по-прежнему ходили в детский садик, меняя друг друга, а кто-то зимой сорок первого, заперев свои квартиры, и вовсе стали оставаться в садике круглосуточно; безвылазно жили там и многие ребятишки, у кого-то уже не было родителей, кого-то просто не в силах были забирать.
Анюта в эту зиму потеряла мать. Антонина Васильевна, мама Анюты, ещё за год до войны стала чахнуть и таять, тягостно переживая утрату мужа, а с начала войны и вовсе ослабла. Она часто стала простужаться, всё время лежала с температурой, и лишь изредка тёплыми осенними днями поднималась, пытаясь что-то достать и приготовить поесть детям. А однажды Антонина Васильевна вышла из квартиры и больше уже домой не пришла. Воротясь на следующий день с работы, Анюта застала своего младшего братишку Володьку полуживого, замёрзшего, прижавшегося к перилам на лестнице около квартиры. Анюта, схватив Володьку, бросилась в детский сад, в надежде, что медсестра Лидия Павловна поможет им. Но, когда добралась сквозь вечернюю метель и огромное расстояние, мальчик уже не дышал.
– Лидия Павловна, - орала Анюта на всё здание, ползая возле неё и Володьки, - Лидия Павловна, ну что-нибудь сделайте!
Ведь вот только жизнь была в нём, Володька дышал и проплакал «Аня», только его ручка, ещё тёплая, маленькая сжимала её пальцы, и вмиг всё само собой оборвалось. Было непонятно, как жизнь могла покинуть детское ни в чём неповинное тело. Воспитательницы, Татьяна и Ольга, успокоив ребятишек, встревоженных Аниными криками, закутали Володьку в кусок белой ткани и вынесли его за забор детского сада, где уже этой зимой выросли несколько маленьких холмиков.