Фея Лоан
Шрифт:
Семен увидев порошок, кулаки сжал, глаза прикрыв: наркоша.
Надо же ему было вляпаться, связаться с наркоманкой и ночной бабочкой. Вот она, судьба. Терпеть таких не мог, сроду не связывался. И напоролся, на то с чем боролся.
Покосился на нее: все? Приняла - полегчало?
Он дурак переживал, а у нее обычная ломка.
Девушку заколотило. Она попыталась закрыть тайник, но промахивалась.
– Я помогу, - сказал мужчина. Забрал кулон, глянул внутрь: ничего припасла. До весны не хватит, но на месяц спокойно. Завернул крышечку, отпустил сапфир, глядя на девушку: красивая
– Все можно исправить, кроме смерти, - заметил. И решил для себя, что исполнит обещание, выходит ее, вытащит со дна.
– Я тебя вылечу. От наркоты отучу. И никаких клиентов. Ни Витька, ни Ильи. Не дам, поняла? Жить со мной станешь. Принуждать не стану. Пальцем не захочешь, не трону. Но и продавать себя не дам. Меха там, цацки - не проблема, получишь. Я тебя на ноги поставлю. И жить по-человечьи заставлю.
Говорил, как рубил.
Эйфия покосилась на него с подозрением: взгляд как у отца, холодный, тяжелый, голос-то твердый, тон безапелляционный. Что он сказал? Что придумал?
– Уходи. Уйди!– взмолилась.
Семен встал, вытащил из шкафа рубаху, что вчера ей приготовил, кинул Фее:
– Переодевайся. У нас в сапогах да в нарядах спать не принято.
Эя с тоской посмотрела на него:
– Оставь ты меня в покое. Что ты ко мне пристал? Что тебе надо? Какое мне дело, в чем вы ходите? Хоть в шкуры рядитесь, мне-то что?– скинула рубаху на пол одним движением.
Семен поднял ее, положил на руки девушке. Та опять скинула. Он вновь поднял.
Эя зажмурилась, смиряясь, оставила одежду.
– Нет. Переоденься, - показал жестами, свою рубаху выставил, как пример.
Девушка начала злиться:
– Я не тэн, клетчатое носить!– выкинула рубаху ему под ноги. Семен уставился на нее, набрался терпения, поднял и шагнул к девушке, решив переодеть ее силой. Но та видно по его лицу поняла, что он ее бить будет, закрылась руками и зашептала умоляюще.
– Не унижай меня, прошу. Не надо, я не смогу после этого жить. Лучше сэн-сэш.
У Семена руки опустились. Выкинул рубашку к чертям.
– Ладно, успокойся… И что же ты за человек, а? Ведь дитя дитем, а во взрослые игры играешь.
В комнату Иван вошел с раскладушкой, и Прохорыч с кружкой настоя.
Девушка ладони от глаз убрала, на них уставилась. Иван улыбнуться ей попытался, но в ответ получил давящий взгляд:
– Плохо?
– спросил товарища.
– Хуже нет.
– Покормить ее надобно, - заявил старик, поставил горячую кружку на подоконник.
– Суди сам Сема: Петро, когда о ней байку принес? А сколь она до того плутала? А сейчас какой день пошел? Вчерась стакан настоя мяты с медом, да сегодня хлеба кусок и все. Тут любую скрутит. Истощена девка.
Колмогорцев нахмурился: как же он сам о том не подумал?
– Обед уже готов, я принесу, - предложил Иван.
Фея переводила настороженный взгляд с одного землянина на другого, и чудилось ей, что затевают они какое-то издевательство. Но это у них не пройдет, благодаря помощи Модраш и пыльце ей уже лучше и силы противостоять найдутся.
Иван вышел. Прохорыч на Семена глянул:
– Заработал ты себе паря знатную язву.
– С чего ты это решил?
– Так глаза у меня Сема на месте. Твоя найденка тебя заботой крутит. Для себя ты ее приметил, а она вона, как вода сквозь пальцы ускользает.
– Не ускользнет.
– Это как Бог даст. Барышня-то, хоть куда, конечно, что глазищи, что косища, не чета кралям нонешным под мужиков бритым. Ране-то волос бабы не стригли, а почто? Сила в нем, жизнь. И краса. Опять же, привлекательность…
Семен на Фею покосился: с привлекательностью у нее более чем хорошо. Хоть отбавляй. А вот на счет силы да жизни, куда как плохо.
– … Так я к тому, Сема, что к красе той еще бы здоровьица не мешало бы. А у нее его пшик. Заграницей-то оно подпорчено. Опять же, нужна тебе маята-то? Кто их знает, заграничных? А вильнет хвостом по весне?
– До весны еще как до Луны.
– То и плохо. Я ж тебя знаю - привяжешься, потом не отдерешь. Она к своим упорхнет, а ты здеся печалься.
– Далеко заглядываешь, Прохорыч. Мне бы в завтра заглянуть, куда там, в будущий год.
– Ну, да, ну, да, - вздохнул, на девушку с сомнением глянув. И пошел. А Семен начал отвар остужать, помня, что утром случилось. Пока стоял, ветер изображал, Эйфия лежала спокойно, а как к ней с кружкой пошел, села, отодвинулась, приготовившись, если что посудину ногой выбить, чтобы руки о горячее опять не покалечить.
– Остыл, - показал, сообразив, чего она испугалась.
– Пей, - протянул.
Эя с сомнением на жидкость глянула: яд пожилой землянин не подмешал? Смотрел он странно, неласково. Может из-за сына?
Семен на ладонь себе отвара капнул, показывая девушке: негорячо.
Фея успокоилась: правда яда нет. Запах привлекательный, хоть и с горчинкой. Пальчики потянула и забоялась к кружке прикасаться: знает она теперь этих землян - не одним так другим уморят. Семен настаивать не стал: боишься - не трогай, так напою. К губам ей кружку поднес.
Девушка на него насторожено глянула, на жидкость в кружке, опять на него, и решилась, не углядев в лице мужчины ничего каверзного. Глотнула отвара, сообразила, что негорячо, и забрала, все выпила.
На том лояльность землян к Эе и кончилась.
Иван в комнату зашел с тарелкой, попытался девушке отдать. Та только запах услышала, отвернулась, невольно скривившись: опять трупный яд?
– Гречка с тушенкой. Чего?
– не понял ее мимики мужчина. Тарелку к ней - она от нее, он влево - она вправо, он вправо - она влево, и смотрит, будто ей не кашу предлагают, а навоз.
Семену смотреть на глупую игру в догонялки с пищей надоело. Отобрал тарелку у Ивана, ложку взял, перемешал, остужая на всякий случай, и Фее как маленькой предлагает, ложку с кушаньем тянет.
Ненормальные, - глянула на мужчин, отодвинулась. Семен ложку в кашу бросил, тарелку на табурет грохнул:
– Кроме гречки есть что?
– Борщ.
– Неси… Хотя сами спустимся. Ожила. Дойдет, - бросил с недовольством в голосе. Иван удивленно на него покосился и плечами пожал: мне-то что.