Фея Лоан
Шрифт:
Как так получилось, что от родителей она взяла самое плохое? Патологическую ранимость и постоянные страхи от мамы, слабые, неработающие без стимуляции энергетические каналы от папы, окэсто, зараженным жутким вирусом окрона.
Рэйнгольф и Эйфия близнецы, но почему тогда брат взял лучшее, оставив сестре худшее? Ему вовсе не нужен допинг, он копия отца по характеру, Эя же никчемная, хлипкая, не флэтонка - суррогат остаточных биологических и психических материй. Недоразумение, которому нет места ни в среде своих, ни в среде чужих, ни на стороне матери, ни на стороне отца. Клаон, причем худший из экстерьера.
Дома ее предадут осуждению за все проступки, здесь забьют. И нет выхода, некуда идти, не к чему стремится, если даже муж, который должен быть вместе с ней чтобы ни случилось, как и она с ним, не принимает ее, не знает кто она и что. Его взгляд был холодным, неприязненным, уничтожающим, взгляд его брата Петра, того хуже - отвергающим, ненавидящим, презирающим. Так смотрят на слизняка, перед тем как раздавить.
Понимание было настолько четким, что Эйфия побледнела, застыла от горя.
Мне остается только умереть?
– мелькнуло в голове.
На Семена ее жалобный вид не произвел впечатление. Он рывком поднял девушку и потащил к комнату. Толкнул внутрь и подпер дверь табуретом.
– А теперь рассказывай!
– обернулся к Фее.
– Ты не выйдешь отсюда, пока я не пойму, почему и зачем ты это делаешь! Нимфоманка?
– прошипел подходя.
– Они знают, что такое удовлетворение, наслаждение, а ты не знаешь, что такое мужская ласка!… Ты же даже не в курсе, откуда дети берутся! У тебя же глаза как блюдца стали, когда ты меня нагим увидела. Ты целуешь, но прикоснуться к себе не даешь, а нимфоманка бы раздевать начала. Что происходит? Кто ты?
Эя молчала. Понуро стояла перед ним и с несчастным видом смотрела в пол.
– Че-ерт!
– процедил Семен, раздражаясь и на себя, за то, что орет и пугает ее, и на нее за то, что молчит, не пытается оправдаться, объяснить.
– Как с тобой разговаривать? Как вообще с тобой общаться? Что мне думать? Я ни черта не знаю о тебе, еще меньше понимаю. Если тебе так нравится целоваться, почему мне не даешь себя поцеловать, - притянул ее к себе, обнял, попытался лаской добиться ответа, по голове погладил, но Фея стояла как замороженная, в сторону глядела. Пришлось заставить в глаза посмотреть, повернуть за подбородок к себе.
– Ответь, не молчи.
Тишина.
Семен склонился, желая поцеловать девушку, та отвернулась, тогда он решил сорвать поцелуй силой, но она начала так яростно сопротивляться, что у Семена духу не хватило настоять. Он выпустил девушку и сел на постель, пытаясь сообразить, что к чему, сложить известное, построить какие-нибудь предположения, но в голову ничего не шло.
– Бред. В более дурной ситуации я еще не был, - качнул головой. Уставился на Фею.
– Скажи хоть что-нибудь, пожалуйста.
– И-цы, - только и смогла выдавить.
– Итши?
– И-цы. Жизненная энергия. Избыток скапливается на ваших губах, открывая доступ к источнику. Вы не защищаете ее. Владеете и будто не знаете чем. Ваше и-цы наиболее подходяще Флэтонцам: почти мгновенно и безостаточно усваивается, восполняет потери и восстанавливает каналы. Единственный минус - мы становимся такими же мягкими, как и оно, чувствительными, а значит, уязвимыми. Посмотри на меня. Я нонсенс в своей среде. Моей сестре Марине наоборот поставляли земных тэн, чтобы хоть немного исправить вздорный характер. А мне запрещали, я итак больше в маму… Поэтому отец хотел отдать меня цигруну. У них и-цы по качеству не уступает вашему, но более грубое, жесткое. Оно бы закалило меня, превратило в истинную флэтонку.
Фея села рядом с Семеном.
– Хорошо, что ты не понимаешь меня, иначе бы возненавидел. Странно: вы ненавидите нас, мы презираем вас и лишь потому, что у нас иная организационная система организма и мышления. Повод, ничего не скажешь. Возьми тебя - ты вроде бы неплохо ко мне относишься, но узнай, что я иная, тут же возненавидишь, как и твой брат. Учитывая вашу агрессивность и нежелание что-либо принимать и понимать, вы, наверное, убьете меня, как тех несчастных животных, вина которых лишь в том, что вам нравится их мех. Нравится, а не необходим как нам ваше и-цы. Конечно, многое изменилось и многим уже не требуется допинг, как это было раньше. Флэт возрождается, меняется атмосфера и энергетика планеты, но пройдет, наверное, несколько десятилетий, прежде чем мы станем сильными как прежде. А вы ослабните, если не научитесь защищать и беречь, то сокровище что дано вам от природы. Глупо не брать, то что просится само, тем более у вас, примитивов, дикарей, живущих неизвестно как и чем. Сегодня вы осуждаете нас, ненавидите, а завтра возможно станните точно такими же, уязвимыми и больными. Ваша атмосфера уже перестраивается, идет на слом. Ваше светило активно влияет на ваш организм, изменяет его, а вы ничего не чувствуете. Вы живете тем, что видите и радуетесь тому, а меж тем именно то, что вам не видно, то, что не определимо вашим зрением влияет на ваш организм, планетарную систему, на жизнь в принципе. Странные вы: не знаю, не вижу, значит, этого нет, узнал, увидел - возникает отторжение, желание уничтожить, чтобы забыть и опять не знать и не видеть. Иван тоже видел мои глаза, но он сделал вид, что не заметил их. Но видел бы ты ненависть и ужас что стояли в его глазах. Он словно прикоснулся к омерзительнейшему существу, которого нужно обязательно убить, пустить на шкурку как несчастных лис. А что потом? Он не поверил сам себе. Он решил, что у него галлюцинация, ему привиделось и принял вашу версию, уж не знаю какую. Но видно достаточно приемлемую для всех. Ты думаешь, я ничего не вижу, не чувствую? Я вижу, как ты плавишься от страсти, вижу как окрашивается в буро-алый цвет ярости твоя аура, когда ты узнаешь, что я взяла и-цы у твоих братьев. Я вижу энергии их характеров и эмоций, слышу их запах. Когда вы волнуетесь, весь дом наполнен ароматом из букета самых разных оттенков. Вы расходуете вашу энергию по пустякам, на глупые забавы, вы волосаты, неухожены, у вас мех на щеках… и даже там. Но я же не осуждаю вас за эти странности? Почему тогда именно мои глаза вызывают такую реакцию у вас? Признаюсь, я тоже шокирована твоим устройством. Но… у меня нет желания ни переделать тебя, ни отвергнуть. Ты мой муж и этим все сказано. И пусть у тебя хоть чешуя на щеках растет - я привыкну. Мое восприятие - мои трудности, но ваши трудности становятся отчего-то общей проблемой. Почему твой брат чуть не тыкал в меня пальцем как в экспонат зоопарка, и именно в глаза? Что плохого в них? Что плохого в том, что я пытаюсь выжить? Самосохранение естественный механизм любого организма. Я не могу сдаться и трусливо ждать своей смерти. В такой кончине нет ни чести, ни смысла. Один позор. Такой смертью я лишь докажу собственную несостоятельность, опозорю уже не только отца, но и тебя. Близких твое бесчестие касаться не должно.
Эйфия встала, прошлась по комнате, решая для себя, что будет делать.
– Я буду брать и-цы у твоих братьев. Ты сам не оставил мне выхода отобрав сейкап. Я должна выжить ради тебя, себя, своих родных, ради ребенка, что возможно ты мне уже подарил. Я не вижу причин умирать. Моя смерть не улучшает положение дел, но усугубляет его. Мой уход будет выглядеть как трусливое бегство от трудностей, от ответственности за те проступки, что я совершила. Мне хватит стыда за свою трусливую натуру, за страхи что множатся и никак не поддаются уничтожению. Папа прав - я сейти, я флэтонка и должна выполнить свой долг. Хватит бегать от трудностей и потакать своим худшим качествам. Я не желаю позорить тебя, огорчать родителей, поэтому стану сильной и преодолею барьеры инстинктов. Если ты против моего решения, если считаешь иначе, я готова принять любое твое решение. Если ты считаешь, то я должна умереть - скажи мне об этом и я буду покорна твоей воле. Во всяком случае, тогда в моей смерти будет хоть какой-то смысл. А умереть так же глупо и бездарно как я прожила свою жизнь - худшего позора для флэтонца нет и быть не может. И ничего кроме заслуженного презрения такая дочь и жена вызвать не может.
Фея смолкла и воззрилась на Семена, с гордо поднятой головой ожидая его вердикт.
У мужчины возникло ощущение, что девушка объясняла ему сложную механику какого-то ритуала, не иначе той секты, в которую ее затащил Хакано. И правила, законы того сообщества играли для нее важное значение, были непреложны. Однако, судя по виду, ради него она готова была отринуть их, более того, девушка смотрела на него как на последнюю инстанцию, с готовностью принять любую блажь, что взбредет ему в голову. У Колмогорцева даже сомнений не возникло: выдай он ей сейчас нож, скажи " сделай харакири" она так и сделает.
У него мурашки по кожи пробежали от ее безоглядного доверия, какой-то ненормальной смиренности его воле. Сладко было это осознавать, но и страшно. Феноменальная покорность, но только ли ему? Не поменяла ли девушка своего гуру, только и всего? Не сходно ли это с дурным фанатизмом, бездумной, марионеточной верностью тупым лозунгам, вождям и идеалам? Семен терпеть не мог фанатиков, "рыб-прилипал" живущих чужим умом, чужими законами и ради чужих целей. Принять же мысль, что девушка признает только его, и только потому, что он ее мужчина, он не мог. Это бы значило, что его признали частью себя, а себя неделимой половиной его, а это было бы слишком чудесато для него, слишком возмутительно приятно… и не понятно.