Фея
Шрифт:
В машине Сан Саныч попросил папироску и сразу же сошел за «своего».
Молодые милиционеры почти не обращали на него внимания и всю дорогу говорили о бабах, обдавая Сан Саныча страстным огнем своих еще не притупившихся тел.
Сан Саныч от этих разговоров захмелел, пытаясь заглушить всякое упоминание о женском теле блестящими глазами прокурора, которые были еще при нем.
Уже поздно вечером его затолкнули в сумеречную камеру, где кто-то лежал напротив его нар, зарывшись с головою в тонкое серое одеяло.
– Эй,
Сан Саныч не помнил, как он уснул и отчего проснулся, просто он неожиданно вздрогнул, открыл глаза и увидел своего двойника, встающего с соседних нар и подходящего к железной двери с черным глазком.
Двойник обернулся на Сан Саныча, приложил палец к губам, одной рукой раскрыл дверь и вышел, беззвучно закрывая ее за собой.
В каком-то странном, почти бессознательном состоянии Сан Саныч побрел к охладевшей двери и почувствовал ее мертвую неподвижность, и с какой-то удивительной и непонятной ему самому радостью стал бить в нее руками и ногами, озвучивая глухое пространство тюрьмы гудящим и раскатистым эхом.
«И какая-то тварь спать не дает?» – подумал рядовой Манин, прислушиваясь к происходящим в нем звукам.
Его тихая, почти беззвучная походка еще долго мелькала в лабиринте коридоров, пока он сам не застыл, оглушенный, перед содрогающейся на его глазах дверью.
– Ах ты, сука, – только и выдавил из себя Манин, переступая через наступившую тишину едва осознающего себя Сан Саныча.
И словно хворое, бессильное дитя Сан Саныч лежал на нарах с закрытыми глазами и с непонятной тоской прислушивался к возбужденному дыханию рядового Манина и ударам его резиновой дубинки.
– Сие сотворил Дух, а отвечает тело, – подумал Сан Саныч, зажимая вместе с болью кончик ни в чем неповинного языка.
Мой падший ангел
Под землей ползают черви, предвещавшие поедание моего праха.
Как прозрачное грядущее повисло туманное небо.
Где-то вдали гудел ток отчаянных проводов, словно смерть вспоминала о людях. Ангелы улыбались, и все, кто не спал, молились если не Богу, то в Непознаваемое.
Любовь из глубины женщины, замеревшие во тьме чувства, исчезнувший крик, пламя разгоряченного тела, спутанные волосы, мечты из воздуха, полеты ночных фей, атомы едва шевелящихся монстров, раздавленные ампулы ничтожных ощущений и пустые сосуды выброшенных лет, стаканы и тряпки, и множество голодных насекомых, крысы, глядящие из-под громады обвалившихся этажей, свалки и ямы, вороны и мухи, и еще более непонятная пустота и пустота из прошлого, возникающая впереди.
О чем шептал я вчера?!
Жизнь за нее, драка с ухажером, жажда взорвать себя изнутри, попытка подчинить себе ее волю или стать ее рабом, случайные вспышки гнева и быстрое раскаяние, клятва на будущее и сомнение в настоящем, плаванье в глазах, плетущих интриги, и конечная мысль о ничтожестве всех страстей. Подъезд – каменоломня издерганного рассудка.
Прописка без квартиры или квартира без прописки.
Ожидание свадьбы или нового одиночества.
Грязная работа и кусок хлеба во рту.
Змея очередей и тусклое равнодушие испорченных физиономий.
А завтра та же боязнь остаться без нее как без мотора, без желания идти во что бы то ни стало вперед.
Тоска и одиночество. Налитое водкой тело и бессмысленная речь собутыльников, знакомых по несчастью жить наобум, как попало.
Весь мир – бардак, а люди – бл*ди.
Утро, измятая постель и меленький клоп на плече, мутный запах перегара и прохладная осень за окном.
Кто-то одевал меня и ругался, обкуривая мое полусонное создание.
Здесь же играла такая же забытая Вселенная, ее разбитые клавиши устало перебирали истерзанный мотив.
Неразборчивые слова о какой-то пропавшей сволочи – кажется той, от которой в запоях лицо привыкло глядеть сквозь нее в умеревшее прошлое.
Ничтожный человечишко, страдающий без водки, одевал его на новое беспамятство, бесстыдно играя крутыми желваками покинутых слов.
Слова поднимались, чтоб сделать ему больно. Музыка давно умерла, а мотив все еще остался, как и этот кретин по фамилии Бейс.
Бейс – усатый таракан, толстый паук с отвисшим жалом, жил как легкомысленный кузнечик и кровожадный клоп, раздавленный мной для чистоты окружающего мира, все еще чертыхался, нетерпеливо ожидая очередное беспамятство.
Худая женщина с вертлявыми глазами, неутолимая пловчиха Александра, мужик с огромным носом Соловейчик, еще какой-то рыженький студент по прозвищу Любезная Пищуха, и великанша с Розой, чудная Гроза добропорядочных господ интеллигентов, а также множество случайных иностранцев, попавших к нам от жгучей ностальгии чужой мерзостью попользовать себя.
Все началось с привычного турнира и поглядев на трепещущегося Бейса, поднял свой тост за вечную любовь.
– Любовь срамную, – пискнула Пищуха.
– Любовь ядреную, – прогневалась Гроза.
– Любовь Всемирную, – закричали иностранцы.
– За никакую! – выразился я и получил от Бейса, хотя глядел он тоже в Никуда.
Всенепременно надо куда-нибудь исчезнуть, все обрыдло, даже Бейс набрался с похмелья наглости обращаться со мной, как с нашкодившей собакой.
Дверь совсем рядом, но человеколюбивый Соловейчик стережет ее, боясь компании лишиться. С кем я спал вчера и кто принес вино.