Фейтфул-Плейс
Шрифт:
– Закажем на ужин пиццу?
– А как же, – сказал я.
Образ жизни Оливии запрещает любые пищевые добавки – исключительно органический, богатый клетчаткой провиант, и если я не послужу противовесом, дочь вырастет вдвое здоровей всех своих подруг и будет чувствовать себя белой вороной.
– Почему бы и нет? – добавил я, отпер дверь и получил первый намек на то, что пиццы нам с Холли сегодня не видать.
Огонек автоответчика мигал как бешеный. Пять пропущенных звонков. По работе мне звонят на мобильник, оперативники и информаторы – на другой мобильник, приятели в курсе, что рано или поздно встретят меня в пабе, а Оливия,
– Держи, – сказал я Холли и протянул ей ноутбук. – Отнеси к себе в комнату и побеси в мессенджерах подруг. Я подойду через пару минут.
Холли скептически глянула на меня – она отлично усвоила, что заходить в интернет без присмотра ей запрещено до двадцати одного года.
– Пап, если хочешь сигаретку, – взрослым тоном заявила она, – можешь просто выйти на балкон. Я знаю, что ты куришь.
Я положил ладонь Холли на спину и подтолкнул ее в сторону детской:
– Да ну? С чего ты взяла?
В любое другое время мне стало бы не на шутку любопытно: я никогда не курил при Холли, а Оливия меня бы не заложила. Мы растили Холли вместе, и я ума не приложу, откуда в ее голове берется то, чего мы туда не вкладывали.
– Знаю, и все, – с величественным видом сказала Холли, бросив на кровать Клару и рюкзак. Быть девчушке детективом. – Курить вредно. Сестра Мария Тереза говорит, от этого внутренности чернеют.
– Сестра Мария Тереза совершенно права. Умная женщина. – Я врубил ноутбук и подключился к интернету: – Вот. Мне надо позвонить. Только не покупай бриллианты на “И-бэй”.
– Будешь звонить подружке? – спросила Холли.
Крошечная, мудрая не по годам, в белом пуховике до середины тощих ножек, Холли изо всех сил старалась не выдать испуг в широко распахнутых глазах.
– Нет, – сказал я. – Нет, солнышко. У меня нет подружки.
– Клянешься?
– Клянусь. И в ближайшее время никого заводить не собираюсь. Может, сама кого-нибудь мне подберешь через пару лет. Согласна?
– Хочу, чтобы мама была твоей подружкой.
– Да, знаю, – сказал я и на секунду положил ладонь на затылок дочери; волосы у нее были мягкие, как лепестки. Потом закрыл за собой дверь и вернулся в гостиную – выяснить, кто умер.
Сообщения действительно оставила Джеки, и она тараторила, как скорый поезд. Плохой знак – с хорошими новостями Джеки притормаживает (Никогда не угадаешь, что случилось. Ну же, попробуй угадать!), а с плохими выжимает по полной. Сейчас она неслась болидом “Формулы-1”.
“Господи, Фрэнсис, да возьми ты сволочную трубку, надо поговорить, я ж не для смеха звоню! Не пугайся, это не мамочка, боже упаси, она в порядке, в шоке немножко, ну да мы все в шоке, у нее сначала пальпитация была, но она посидела, Кармела налила ей бренди, и теперь она в порядке, да, мам? Слава богу, Кармела была тут, она обычно заходит по пятницам после магазинов, она позвонила мне и Кевину, чтоб мы пришли. Шай сказал тебе не звонить, говорит, с какого перепуга, а я говорю, отвали, ты вправе знать, в общем, если ты дома, может, возьмешь уже трубку и поговорим? Фрэнсис! Богом клянусь…” Тут сигнал возвестил, что максимальная продолжительность сообщения закончилась.
Кармела, и Кевин, и Шай… Обалдеть. Похоже, к родителям нагрянуло все семейство. Значит, па, больше некому…
– Папуль! – позвала из детской Холли. – Сколько сигарет ты куришь в день?
Дама из автоответчика велела мне нажать на какие-то кнопки; я повиновался.
– Кто сказал, что я курю?
– Мне надо знать! Двадцать?
Это для начала.
– Наверное.
Снова Джеки: “Сволочные автоответчики, я не закончила! Короче, надо было сразу сказать, это не па, он как обычно; никто не умер, не пострадал, ничего такого – мы все в порядке. Кевин немножко расстроился, но, по-моему, он просто волнуется, как ты отреагируешь, сам знаешь, он до сих пор тебя ужасно любит. Фрэнсис, может, это ерунда, так что не психуй, ладно? Может, кто-нибудь просто прикалывается, мы так сперва и подумали, хотя шутка говенная, извиняюсь за мой французский…”
– Пап! Как часто ты делаешь упражнения?
Какого хрена?
– Я тайный балерун.
– Не-е-ет, я серьезно! Как часто?
– Недостаточно.
“… и, ясное дело, никто из нас понятия не имеет, что с этим делать, так что перезвони, как только послушаешь сообщение, ладно? Пожалуйста, Фрэнсис. Я теперь мобильник из рук не выпущу”.
Щелчок, гудок, малышка из автоответчика. Тут бы мне уже сообразить, в чем дело, хоть в общих чертах.
– Пап! Сколько фруктов и овощей ты ешь?
– Вагон.
– Врешь!
– Не много.
Три следующих сообщения, которые Джеки оставляла каждые полчаса, были из той же оперы. Под конец она перешла на ультразвук, так что слышать ее могли только маленькие собачки.
– Папа!
– Секунду, милая.
Я вышел с мобильником на балкон, нависающий над темной рекой, масляно-оранжевыми фонарями и гудящими пробками, и перезвонил Джеки. Та ответила с первого гудка:
– Фрэнсис? Иисус, Мария и Иосиф, я чуть с ума не сошла! Где ты пропадал? – Скорость она сбросила миль до восьмидесяти в час.
– Забирал Холли. Джеки, что стряслось?
Фоновый шум. Столько лет прошло, а я мигом узнал ехидный тон Шая. От звука материнского голоса у меня сжалось горло.
– О господи, Фрэнсис… Ты бы присел, налил себе стаканчик бренди и все такое, ладно?
– Джеки, если ты не скажешь мне, что происходит, клянусь, я приеду и придушу тебя.
– Погоди, придержи коней… (Звук закрывающейся двери.) Так, – сказала Джеки во внезапной тишине. – Короче. Помнишь, я давно еще тебе рассказывала, что какой-то тип купил три дома в конце Фейтфул-Плейс? Чтобы в квартиры превратить?
– Ну.
– Насчет квартир он передумал, все же психуют по поводу дикого роста цен на недвижимость, ну и он решил дома пока не трогать, посмотреть, что будет дальше. Так вот, он нанял рабочих, чтоб вытащили из домов камины, лепнину и все такое на продажу, – ты знал, что кто-то за такие штуки большие деньги платит? Вот больные… И сегодня они начали с дома на углу, ну, помнишь, тот, заброшенный?
– Дом шестнадцать.
– Точно. Они разбирали камины и за одним нашли чемодан.
Театральная пауза. Наркота? Пушки? Наличные? Джимми Хоффа? [2]
2
Джимми Хофф – американский профсоюзный лидер, неожиданно исчезнувший в 1975 г. при невыясненных обстоятельствах.