Филе пятнистого оленя
Шрифт:
— …Я вот что спросить хотела. Ну, сегодня, наверное, не получится… А может, и получится, не знаю… Или завтра — нет, лучше сегодня. Я заеду, ладно? Просто так, без звонка, если вы никуда не собираетесь. Попить вина, расслабиться, ну… Ты понимаешь?
Я едва не поперхнулась дымом, чувствуя, как падает на колени теплый пепел, и ничего не делая, чтобы предотвратить его дальнейшее падение. Тысячи, миллионы слов застряли у меня во рту и не могли найти выхода. В голове стучало, и жажда была невыносимая, и трубка вдруг стал тяжелой-тяжелой, грозила раздавить мне плечо. Я хотела сказать, что нас не будет,
— Да… Конечно, — только и смогла выдохнуть. — Да…
— Правда? Ну и чудненько — не знаю, удастся ли, но постараюсь. Это, конечно, было ужасно, но я тебе хочу сказать — ты права была, Ань. Незачем себя хоронить. Я молода еще, привлекательна, я нравлюсь мужчинам, — она хихикнула, — и женщинам. И я согласна — жизнью надо наслаждаться. Пить вино, заниматься… любовью, сигареты дорогие курить… Один раз ведь живем, верно, Ань? Ведь верно же?
Она говорила и говорила, а я сидела, подперев голову рукой, пытаясь закрыть сведенный судорогой рот, и мычала что-то. Не в силах осознать того, что только услышала, не веря, щипая себя в ожидании пробуждения и желая, чтобы этот ужасный сон наконец кончился. Но он не кончался, и в трубке по-прежнему слышны были ее хрипы, и восклицания, и вопросы, на которые ей уже не нужен был ответ.
И думала, что разбудила на свою голову монстра, который спал тридцать с лишним лет и теперь вот проснулся голодный, и требует еды, и не наестся, пока не обожрется и не начнет рыгать. Начав с того, на кого он так зол, и кто пробудил его от такого долгого сна…
— Я вообще думаю, что мы в скором времени могли бы делать это почаще, регулярнее — три раза в неделю, скажем. Это так необычно, так современно. — Восторг пер из нее, пролезая в дырки трубки ядовитыми змеями. — Пусть я и не привыкла пока, но я привыкну, привыкну обязательно! Раз вам так нравится — почему нет? Вы же мне тоже нравитесь, вы вообще… идеальная пара. А так — понедельник, четверг, пятница — и я могла бы оставаться на ночь иногда, — пусть с ребенком сидит бабушка, верно, Ань? Это далеко идущие планы, но все же… Молодой красивой женщине нельзя сидеть и скучать…
…Когда я положила трубку, в глазах у меня рябило. И звенело в ушах, и раздавался ее повторяющийся смех, роковой и фатальный, как в фильмах ужасов. Я налила себе воды, набросала кучу льда и две таблетки аспирина и выпила залпом. А потом Полчаса стояла под сорокаградусным душем, пытаясь привести мысли в порядок, а они все не приводились, толпились и мешали друг другу, липли, таяли и тянулись, как пармезан в спагетти. И становились все более тяжелыми и плотными, и не было в них никакого просвета.
Еще через полчаса я разбудила его. Накрасившись с трудом, и сделав кофе, и улыбаясь радостно. Надеясь только, что он ничего не увидит в моих глазах, и не почувствует перемен в поведении, и что мой смех обманет его. Потому что ему пока не надо было знать, что ждет нас вечером.
Потому что для него это должно было быть просто приятным сюрпризом. Этаким своеобразным подарком — которого он не хотел и не ждал, но от которого теперь нельзя было отказаться.
Просто уже невозможно…
ОСТАНОВКА
…Я
У меня многое связано с этой остановкой — когда-то я часто назначала здесь встречи. Мне кажется, это хорошее место для встреч. Вроде как все мы совершаем какой-то длинный бесконечный маршрут, и эта остановка — лишь один из его многочисленных пунктов. И здесь порой толчется народ, незнакомые люди шумят, переговариваются, смеются над непонятными мне шутками, и играет музыка. А потом подошедший автобус увозит уставших ждать его пассажиров. И после них лежат на серой холодной земле дымящиеся сигареты, обрывки бумаг с какими-то записями, обертки от шоколада, бутылочные пробки — и возвращается спугнутая ими тишина.
А я опять остаюсь одна. Мне некуда ехать, и я никуда не спешу. Я стою и смотрю, как медленно сползают по стеклу прозрачные капли, и иногда что-нибудь вспоминаю…
— Ваш билетик, девушка!
— Вот, посмотрите.
Он ухватился за протянутый мной мятый изрешеченный клочок бумаги, повертел, поднес едва ли не к самым глазам. А я подумала, что сейчас придется вылезать — да еще и штраф платить. Вот мерзкая рожа — молодой парень, противный до ужаса, волосы длинные, спутанные, по плечам лежат, а под расстегнутой до пояса рубашкой бледное безволосое тело.
— На выход давайте.
— Да вы что?! Посмотрите, он же пробит, чего вам еще надо?
— Вы его сколько раз пробивали? А ну давайте на выход, автобус дальше не поедет, пока вы не покинете салон!
Он за руку меня схватил, а ее сразу резко выдернула, едва не задев его лицо.
— Ты меня не хватай, понял?! Я никуда не пойду. У меня билет есть, понял?!
В салоне воцарилось напряженное молчание. Бабки с тюками смотрели на меня укоряюще, молодые приятные девушки улыбались ехидно, портя собственные лица, дети хихикали. Так всегда в автобусах с безбилетниками — враги народа, тридцать седьмой год, будьте бдительны, граждане! В воздухе висел густой запах пота и осуждения.
— Сколько штраф? — Низкий такой голос, приятный. Я посмотрела на мужчину, который задал вопрос, он стоял сбоку от меня. Мы втроем — он, я и противный контролер — находились в центре безмолвного душного салона, словно участники авангардного спектакля, действие которого со сцены перенесено в зрительный зал. Мужчина этот был невысокий, темный, не в смысле негр, а в смысле с темными волосами. Ничего особенного.
— Какая вам разница? У нее билета нет, а вы езжайте себе.
— Я спрашиваю, сколько штраф?!
— Ты чего, платить за нее собрался?
— Сколько?!
Я видела, как он достал из красивого портфеля бумажник и отсчитал требуемую сумму, реабилитировав меня в глазах общественности. Контролер исчез в водительской кабинке, спектакль закончился, а автобус авангардного театра отправился дальше, в следующий пункт назначения. Про актеров, смешавшихся с публикой, невнимательные зрители тут же забыли. Надо было бы поблагодарить моего спасителя, но он молчал, глядя в окно, будто забыл уже о происшедшем.