Филимон и Антихрист
Шрифт:
В приёмной заместителя директора, против ожидания Николая, никого не было. Он шёл в расчёте увидеть здесь всех обитателей пятого этажа, но даже заведующих лабораториями, секторами здесь не встретил. «Будто бы и не случилось ничего», — подумал Николай, теряясь в догадках, где же всё-таки люди, вытесненные с пятого этажа. Подошёл к секретарше:
— Евгений Вацлавович у себя?
— Нет. И вряд ли он нынче будет.
Филимонов изумился, шагнул назад в растерянности и невольно спросил:
— А как же мы, пятый этаж? Нам форменный разгром учинили.
— Вам карту разве не присылали?
— Какую карту?
— Карту размещения сотрудников на время ремонта. Там
Секретарша была новенькой и не знала имени-отчества Филимонова. Последнее замечание ей самой показалось грубоватым, она смущённо склонилась над бумагами. Николай Авдеевич хотел у неё попросить эту самую карту, но тут в дверях появился Дажин. Увидев Филимонова, он нагнул ниже и без того набыченную голову, буркнул что-то вроде приветствия, — скорее, оно относилось секретарше, — прошёл в кабинет. Авдеич последовал за ним; уже взялся за ручку двери, как из кабинета раздался глухой, скрипучий голос: «Ко мне никого не впускать!»
Оторопел Филимонов, замялся на мгновение, но потом решительно отворил дверь кабинета. Дажин стоял у шкафа, рылся в папках. Он видел вошедшего, но ещё более поворотился к нему спиной, согнулся, точно ожидая удара. Сердце Авдеича сжалось, кажется, он чувствовал, как покрываются белизной его щёки, резче обозначаются на лице складки. Дурные предчувствия хлынули в душу. Не подходя к Дажину близко, заговорил как можно спокойнее:
— Благодарю вас за машину, Евгений Вацлавович. Хорошо работает. Я уже опробовал.
Дажин ниже сгибался, зарываясь в папки. Что-то пробурчал в ответ, но делал вид, что очень занят.
— Где же нам располагаться, Евгений Вацлавович? Дажина словно укололи шилом.
— Я знаю? У Зяблика надо спрашивать. Он хозяин, он карту размещения подписывал.
— Наверное, и мы есть на той карте, но вы забыли её нам…
— Я ничего не забываю! Это про ваш Импульс можно позабыть, его можно потерять, а я ничего не забываю и не теряю.
Филимонов отступил назад, не обиделся на Дажина, сник, стушевался. Заместитель директора казался ему неприступной скалой, и он уже теперь сомневался, его ли в прошлый раз встречали такими ласковыми словами: «А-а, любезный, где это вы пропадаете? Всё прячетесь».
Филимонов уже взялся за ручку двери и с порога упавшим голосом проговорил:
— Размещение людей, как я понимаю…
— Размещением руководит директор. Он определяет, кто чего достоин и кому чего нужно. Вам места не отвёл. И я ничего не знаю.
Дажин, сгорбившись, шагнул в угол кабинета, обошёл вокруг стола и метеором вылетел прочь. Филимонов, ещё не понимая толком, что же всё это значит, вышел вслед за ним.
На этаже против «слепой» комнаты, как пассажиры на вокзале, сидели Ольга и Василий. Шушуня был в партбюро, он замещал уехавшего за границу секретаря. Вадим неотлучно сидел у компьютера. Тут же был монтажный стол, и слесарь склонил над ним тяжёлую огнисто-рыжую голову, совал куда-то раскалённый паяльник, из-под которого вырывалась струйка белого дыма, распространяя на весь коридор острый канифольный запах. Он в беседах не участвовал, хотя все знали: никто так экспансивно не реагирует на малейшую несправедливость, — особенно, в адрес его шефа, — как слесарь.
Столы в коридоре громоздились в беспорядке, бумаги свалены в кучу, ящики из столов вынуты, и содержимое из них брошено на подоконники. Ольга, разбирая бумаги, находила предметы женского туалета, пузырьки, коробочки, поспешно прятала их в сумочку. Других сотрудников на этаже не было, и мебель, и всякая оснастка, оборудование лежали в относительном порядке.
Филимонов оглядывал с пристрастием всё находящееся на этаже, воспроизводя в памяти подробности беседы, — если её можно назвать беседой, — с мрачным человеком Дажиным, и вдруг пришёл к мысли единственно верной и возможной: «Зяблик всё устроил намеренно, всё рассчитал, всё задумал по сценарию». Эта мысль ошеломила Николая. Как она раньше не пришла в голову. Всё ясно и просто. Зяблик теснил группу Импульса, он её и раньше не признавал и хоть открыто не выражал своих мнений, — он вообще не любит обнаруживать своих мнений, — но Филимонов чувствовал его неприязнь, втайне догадывался об интригах, не однажды, наконец, испытывал на себе мелкие уколы, липкие, едва заметные гадости. Мало ли их было!
А тут уши развесил! Поверил! Компьютер дали! Компьютер — манёвр, дымовая завеса, утончённая, ядовитая форма коварства. Поманил пальцем, улыбнулся для вида — ты уста в улыбке растворил, всей душей к нему, а он вывернул из-за спины фигу и сунул в нос. Эх, ты, Николай Филимонов, сын Авдеев! Был ты деревней и остался ею. Ничто тебя не меняет: ни армия, ни учёба в институте, ни годы работы в научном учреждении. Седина, наконец, и та не впрок пошла.
— Выживают нас, — сказал Галкин, теребя редкий чуб на лбу, бросая на шефа возбуждённый, почти испуганный взгляд своих тёмно-коричневых глаз. Его нервная система не выдерживала катаклизмов, он в подобных случаях весь занимался мелкой предательской дрожью и был способен на самые отчаянные поступки.
— Если даже институт уцелеет, нас сократят. Это уж как пить дать! Говорят, третья часть учёных полетит за борт.
Ольга повернулась к нему.
— Паникёр ты, Вася!
— За себя не волнуюсь. Снова в мартен уйду, там хоть деньги приличные получать буду.
Ольга, собрав разбросанные по подоконнику женские безделушки, принялась разбирать бумаги. Галкин затих под воздействием Ольги. Все его порывы тотчас же сникают, едва он взглянет на нее, на ее спокойное, уверенное в торжестве справедливости лицо. Впрочем, являются ему и такие мысли: «Я жду квартиру, у меня жена, трое детей, а ей что? Живёт за папиной спиной, как за горой: что ни день — новое платье. Плюёт она на козни Зяблика».
Смотрел на шефа — тот включил компьютер, «ушёл» в расчёты. Ни одна черточка лица его не выражала тревоги. Он был «далеко». И, может быть, один только Галкин мог сейчас вообразить стихию, где витал его шеф, — то была стихия чисел, бездна, усеянная мириадами звёзд; звёзды, как огоньки, мигали, светили, звали. Волшебный мир чисел существовал для каждого, но не всякий имел от него ключи. Галкин тоже знал дорогу в страну чисел, но идти туда мог лишь в редкие минуты вдохновений, в минуты, когда был спокоен, когда ничто его не отвлекало. Филимонов же мог считать всегда. И это свойство шефа казалось Василию фантастическим, — он злился, завидовал и оттого терял последние остатки самообладания. Сжав кулаки, Вася вскинул голову, смотрел в потолок, мысленно пронзая все этажи здания; свой гнев он адресовал обитателям седьмого этажа, начальству:
— А к Зяблику я применю закон тайги!
— Что это такое — закон тайги? — всполошилась Ольга.
— Закон сильных и смелых людей. Его бы почаще применять — перевелись бы такие подонки, как Зяблик.
Ольга пристально посмотрела на Василия. И по теплу, светившемуся в её глазах, Галкин понял: упоминание о сильных будоражит фантазию Ольги.
— Устроили Мамаево побоище! — двинул ногой стул. — Одну нашу группу выбросили в коридор — всем другим нашли место. Даже уборщицам дали уголок вон там, я видел: они в нём сложили вёдра, веники. Вы как хотите, а я такого Зяблику не прощу!