Филипп Стил
Шрифт:
Глава IV. ШЕЛКОВЫЙ ШАРФ
Чувство одиночества, более глубокое, чем он мог предположить, тоска, бывшая почти физической мукой, охватили Филиппа, когда озеро Бен осталось за его спиной. В полумиле от поста он остановился под сенью густой сосны и прислушался к доносившемуся издали глухому собачьему лаю. После всего — правильно ли он поступил? Он резко рассмеялся, и кулаки его сжались при мысли о Беке Номи. С этим он поступил правильно. Но посылка черепа миссис Беккер — была ли она правильным поступком? Словно молния, вспыхнула перед ним сцена у костра — миссис Беккер и полковник, ее золотовласая голова, покоящаяся на плече супруга, ее милые синие глаза, в которых горела вся гордость, вся преданность женщины, когда она смотрела в его седобородое лицо. Потом это видение сменилось другим — сценой у камина в доме
Он вновь пустился в путь, стараясь сосредоточить свои мысли на чем-нибудь другом. В семи-восьми милях к юго-западу находилась хижина Жана Пьеро, метиса, у которого имелись сани и собаки. Он предложит Жану сопровождать его вместо Бека Номи, ибо, судя по прощальным словам этого господина, можно было с уверенностью сказать, что он едва ли пожелает порвать связь с конной стражей обычным, официальным путем. А потом… Он пожал плечами, подумав о тех четырнадцати месяцах, что оставались до истечения его служебного контракта. До сих пор его служба в конной страже ни на минуту не казалась ему монотонной. Борьба, действительность, преодоление препятствий всегда казались ему солью жизни, и он всячески старался избавиться от власти иных настроений, охвативших его, когда он впервые прочел благоуханное письмо миссис Беккер. «Ты сумасшедший, — говорил он себе, — ты такой же сумасшедший, как Бек Номи, что ты, Филипп Стил, позволяешь замужней женщине так завладеть собой!»
Было уже около двенадцати часов, когда он подошел к бревенчатой хижине Пьеро, но в хижине метиса все еще мерцал огонек. Филипп скинул лыжи и постучал в дверь. Пьеро мгновенно открыл ее, отступил на шаг и удивленно уставился на белую фигуру, возникшую из мрака и бури.
— Это вы… мсье Филипп?
Филипп протянул ему руку и огляделся вокруг. В хижине произошла какая-то перемена с тех пор, как он был в ней последний раз. У Пьеро одна рука была на перевязи, щеки его ввалились и побледнели, темные глаза потеряли свой обычный блеск и запали.
Маленький домик казался запущенным и заброшенным, и Филипп спросил себя, куда делись розовощекая, черноволосая жена Пьеро и полудюжина его детей.
— Это вы, мсье Филипп! — вновь воскликнул он с сияющим от восторга лицом. — Поздно вы, однако. Вы голодный?
— Я ужинал, — ответил Филипп. — Я прямо с озера Бен. Но что тут стряслось, старина? — Он указал на пораненную руку Пьеро и вновь обвел вопросительным взглядом комнату.
— А Иола, моя жена, в Черчилле, по ту сторону залива, — простонал Жан. — И дети тоже там. Вы ничего не слыхали на озере Бен? Иола заболела, очень сильно заболела какой-то странной болезнью, которую лечат ножом, мсье Филипп. И я повез ее к доктору в Черчилл, и он резал ее, а теперь она выздоравливает и скоро будет дома. Она взяла с собой детей. Она сказала, что они будут помогать ей думать о Жане, об охотнике Жане. А она далеко, ужас но далеко, и завтра будет ровно две недели, как я не вижу моей Иолы.
— Вы были с ней в форте Черчилле? — спросил Филипп, складывая мешок и куртку.
— Да, — сказал Жан, переходя на французский язык. — Я находился там с ноября. Неужели вам не говорили ничего на озере Бен?
— Нет, ничего. Да я был там всего несколько часов. Слушайте, — он прочистил трубку и начал набивать ее, повернувшись спиной к очагу. — Вы видели в форте Черчилле приехавших иностранцев? Они приехали на пароходе из Лондона, и среди них была женщина…
На лице Пьеро вспыхнул румянец внезапного оживления.
— Ах, ангел, — воскликнул он. — Моя Иола звала ее ангелом, мсье. Смотрите. — Он указал на свою перевязанную руку. — Это сделала одна из моих индейских собак, и когда я вскочил на ноги — это происходило перед самым компанейским
Пьеро подбежал к сундуку, стоящему у бревенчатой стены, и через секунду вручил Филиппу длинный белый шелковый шарф. Филипп еще раз вдохнул сладкое, слабое благоухание гиацинта и с внезапным подавленным криком закрыл лицо мягкой тканью. В это мгновение ему казалось, что она сама подле него, и жестокая правда открылась ему — та правда, с которой он так неистово боролся в течение нескольких часов своего пребывания на озере Бен. И сознание того, что он подчинился велению рассудка и покинул озеро Бен, отрекся от самого дорогого, что было у него в жизни, и заставило его испустить второй, болезненный, глухой крик.
Когда он отнял шарф от лица, оно было бледно, как полотно. Пьеро смотрел на него во все глаза.
— Я вспомнил родину и дом, — хрипло произнес Филипп. — Порой я тоже чувствую себя очень одиноким. Там, у меня на родине, есть девушка… Она носит такой же шарф, и так же пахнет…
— Я понимаю, — мягко сказал Пьеро. — Я чувствовал себя точно так же, когда расстался с Иолой.
Он положил шарф обратно в сундук, вернулся к очагу, и Филипп объяснил ему цель своего посещения. Когда Пьеро объявил свое согласие сопровождать его во время поездки и предоставить ему сани и собак, Филипп начал готовиться ко сну. Пьеро уже раздевался.
— Слушайте, Жан, — как бы случайно обратился к нему Филипп. — А что, если кто-нибудь случайно скажет вам, что она… эта женщина из Черчилла… вовсе уж не такой ангел… и что в конце концов мало отличается от той женщины с озера Бен, которая сбежала с англичанином?
Пьеро выпрямился, будто ему Филипп всадил нож между лопаток. Он немедленно заговорил по-французски.
— Я бы назвал его лжецом, мсье, — горячо воскликнул он. — Я бы назвал его лжецом один, два, три раза, а если бы он повторил эти слова в четвертый раз, я бы избил его. По-моему, такого подлеца не грех было бы убить.
Склонившись над койкой, Филипп почувствовал, как поток горячей крови прихлынул к его щекам. Глубокая наивная вера Пьеро устыдила его, он молча залез под одеяло и отвернулся к стене. Пьеро потушил свет, и через несколько минут Филипп услышал его глубокое ровное дыхание. Сам он никак не мог уснуть и долго лежал на спине, стараясь пересилить себя. Несмотря на твердо принятое им решение не думать о женщине с озера Бен, его мысли влеклись к ней неодолимо. Он вспоминал каждый ее жест, каждое слово, произнесенное ею с того момента, как он впервые увидел ее прекрасное лицо по дороге в Черчилл. Он не мог найти в ней ничего, кроме неомраченной чистоты до того рокового часа, когда она встретилась с Беком Номи. И даже тогда разве не было для нее извинения? Он подумал о сотнях женщин, с которыми он был знаком, и спросил себя: найдется ли среди них одна, которая никогда не совершала той же самой пустяшной ошибки, что и миссис Беккер? Он впервые попробовал смотреть на вещи трезво. Миссис Беккер смеялась вместе с Беком Номи, ее щеки нежно разрумянились, ее глаза засверкали чуть ярче обычного — преступление ли это? Не смотрели ли эти глаза с той же лаской и на него, когда он склонился у костра по дороге в Черчилл? Не заалелось ли ее лицо точно так же, когда его губы едва не коснулись ее волос? И не вспыхнули ли их лица — и ее, и его, — когда полковник внезапно вернулся к костру? Он улыбнулся в темноте. В одно мгновение перед его мысленным взором пронеслась вереница других сцен, других лиц. Он вновь увидел красавицу Айлин Хаукинз, которая улыбалась мужчинам так же, как миссис Беккер улыбалась Беку Номи и ему.