Философ
Шрифт:
– Какое-то время.
– Ладно, понятно… Но когда с ней будут прощаться, я хотел бы присутствовать при этом.
Он поджал губы:
– Я попрошу Нэнси известить вас.
– Спасибо.
Он вернулся было к чтению, но затем сказал:
– Я говорил ей, что это неправильно, что какая-то церемония необходима. Говорил несколько раз. Впрочем, она ни в чем меня не слушалась.
Я молчал.
– Она бывала иногда очень упрямой. – Он поднял на меня взгляд. – Хотя это вы, наверное, и без меня знаете.
Я молчал.
– За тридцать лет я научился не спорить с ней. Победить в таком споре невозможно. Вот, например, когда она поведала мне о вас, я, честно говоря, счел ее идею ужасной. –
Я открыл рот, но снова ничего не сказал.
Он откинулся на спинку кресла.
– Скажите, о чем вы с ней разговаривали во время ваших философских дискуссий?
Я помолчал, потом ответил:
– Главным образом, о свободе воли.
– А точнее?
– О том, существует ли она.
– И к какому пришли выводу?
– Мы вели разговоры иного рода, – сказал я. – И к выводам прийти не пытались.
– Какого же именно?
– Разговоры, в которых выводы рождаются сами собой.
Палатин хмыкнул.
– Ладно, – сказал он, – теперь все это в прошлом.
Я снова промолчал.
Он вздохнул, потер ладонями лицо и сказал:
– Вы извините меня. Вся эта история просто ужасна.
Я кивнул.
– Обычно я обхожусь почтой, однако, с учетом характера ее распоряжений, счел за лучшее лично встретиться с вами.
И он пододвинул ко мне по столу папку:
– Взгляните.
Я открыл ее. Папка содержала завещание Альмы. Я посмотрел на поверенного.
– Читайте, читайте.
Первые части завещания были чисто техническими, отменяющими предыдущее волеизъявление и различные дополнения к нему, определяющими порядок уплаты налогов и так далее. Собственно раздел состояния начался с разного рода пожертвований благотворительным образовательным организациям и среди них Австрийскому культурному центру. Доктору Карджилл предоставлялась возможность выбрать для себя ювелирное украшение из тех, что хранились в туалетном столике спальни. Затем шли пункты, посвященные созданным ранее доверительным фондам, единственным бенефициаром которых был Эрик Алан Бэнкс. В каждом из этих пунктов указывалось одно или несколько условий, выполнив которые он мог получить размещенные в фонде деньги, и каждое из них выглядело более или менее неисполнимым. Возможность вступить во владение одним из таких фондов он обретал, к примеру, лишь получив университетскую степень, – условие, показавшееся мне абсурдным. Другой фонд содержал деньги, предназначенные для оплаты его учебы в университете. Единственным, на мой взгляд, фондом, к деньгам коего он мог, пожалуй, получить доступ, был тот, что содержал средства, которые потребуются для найма защитника – в случае, если Эрика обвинят в преступлении, караемом тюремным заключением на срок от пяти лет. Я почти пожалел его – при чтении завещания возникало чувство, что Альма посмеялась над своим племянником. Однако ко мне все это никакого отношения не имело, как вдруг…
РАЗДЕЛ IX
A.Джозефу Гейсту, который был моим лучшим и приятнейшим собеседником, я оставляю мой дом со всем, что в нем находится, и все иное, не упомянутое отдельно в предыдущих пунктах завещания имущество, но лишь в случае, если он исполнит следующие условия:
(1) он завершит свою докторскую диссертацию;
(2) диссертация эта будет представлена на философское отделение Гарвардского университета и будет принята таковым к защите;
(3) он получит от Гарвардского университета степень доктора философии;
(4) все три названных условия будут выполнены в течение двадцати четырех месяцев, считая от дня моей смерти, на каковой период времени ему разрешается жить в доме и пользоваться средствами, указанными в параграфе D раздела IX.
B.По выполнении этих условий все имущество, упомянутое в параграфе А раздела IX, переходит в его руки незамедлительно.
C.В случае, если он не исполнит какое-либо из условий, указанных в параграфе А раздела IX, или не исполнит их в период времени, указанный в пункте (4) параграфа А раздела IX, все имущество, названное в параграфе А раздела IX, должно будет равными долями перейти в распоряжение сторон, указанных в разделе VI, параграфы В-К.
Бюджет, который она мне выделила, составлял двадцать тысяч долларов.
Долгое, ошарашенное молчание.
Наконец я спросил:
– Эрик об этом знает?
– Пока еще нет.
– А когда узнает?
– Я хотел пригласить сегодня и его, – сказал Палатин, – однако он оказался недостижимым.
– Где он сейчас?
– Этого я вам сказать не могу.
– В тюрьме?
Палатин не ответил.
Где-то далеко загудел буксир.
– Не скрою, я старался, как мог, переубедить ее, – сказал Палатин. – Причудливые завещания такого рода ни к чему, кроме раздоров, не приводят.
Я молчал.
– Нэнси снимет со всех документов копии и пошлет их вашему поверенному.
– У меня нет поверенного, – сказал я.
– Придется завести. – Он встал. – Желаю приятного дня.
Наверное, я походил на спешащего по делам чиновника из романа Кафки, старающегося удержать в руках, сидя в раскачивающемся вагоне поезда, огромную кипу бумаг. Помимо завещания я получил уйму других документов: фидуциарный договор и предварительное поручительство поверенного, армейский аффидевит и, самое главное, перечни размещенных в двух десятках различных банков Соединенных Штатов, Австрии и Швейцарии счетов, на внимательное изучение которых ушел бы не один год. Я быстро пролистывал их, складывая цифры, и дыхание мое становилось все более неровным: помимо недвижимости и вещей, способных украсить любую коллекцию, Альма оставила мне два миллиона долларов – в акциях, облигациях и наличных.
Я ошалел до того, что едва не проехал мою станцию, успев выскочить из вагона, только когда зазвучал сигнал отправления. Закрывавшиеся двери защемили мне ногу, я вырвал ее, споткнулся, и документы разлетелись по платформе. Я рухнул на бетон, собирая бумаги, хватая их, совершая броски, чтобы успеть подцепить страницы, которые норовили слететь на рельсы, и сознавая, что люди, идущие по платформе, огибают меня по широкой дуге.
Поднявшись наверх, я зашел в аптеку и купил пластиковые пакеты. Документы весили столько, что ручки пакетов резали ладони, и ко времени, когда я добрался до дома Дрю, кончики моих пальцев онемели и стали лиловыми.
Я позвонил.
– Да?
– Это я.
– Что случилось?
– Мне нужно пожить у тебя.
– С тобой все в порядке?
– Впусти меня, пожалуйста.
Наделенный счастливым даром всеприятия, Дрю не стал задавать мне никаких вопросов, когда я вошел, опустился на его кушетку, поставил пакеты на пол да так и просидел до позднего вечера.
– Я заскочу ненадолго в душ, – в какой-то момент сказал он.
– Альма умерла.
Дрю заморгал.
– О черт.
– Она все оставила мне. – Я поднял на него взгляд. – Оставила мне дом.
– Ты шутишь.
Я покачал головой.
– Ничего себе!..
Я молчал.
– Что случилось? – спросил он.
Я молчал.
– Сам-то ты как?
– Я не могу вернуться туда.
– Почему?
– Потому что не могу.
– Джозеф…
– Не могу.
– Ладно. Ладно. Извини.