Философия бунта
Шрифт:
Маркузе совершенно неоправданно переносит некоторые тенденции, характерные для американского общества, на другие капиталистические страны, не учитывая значительной разницы в положении рабочего класса (в плане его экономического благосостояния), скажем, в США и Италии, во Франции и в Японии, и сделанный на основе грубых аналогий вывод распространяет на весь рабочий класс развитых капиталистических стран в целом. Кроме того, Маркузе не учитывает неустойчивого характера капиталистической конъюнктуры, полагая, что ее высокий уровень будет вечным уделом наиболее развитых капиталистических стран.
Вместе с тем методологический порок рассуждений леворадикального идеолога заключается в том, что он, рассматривая место пролетариата в системе революционных сил современного капиталистического общества через призму потребностей, совершенно игнорирует процессы, связанные с качественным изменением потребностей, с их «возвышением» [91].
Развивая учение о революционной роли рабочего класса в капиталистическом обществе, В. И. Ленин отнюдь не исходил из необходимой связи революционности пролетариата с его экономическим обнищанием и не выводил революционность из «закона абсолютного обнищания пролетариата». Ленин опирался на выдвинутое Марксом [92] и разработанное Энгельсом положение об ухудшении «условий существования» рабочего класса, не тождественного его экономическому «обнищанию».
Энгельс, как известно, выражал несогласие с тезисом «Проекта социал-демократической программы 1891 года», в соответствии с которым «численность и нищета пролетариев все больше возрастают». «В такой абсолютной форме, как сказано здесь, – замечает Энгельс, – это неверно. Организация рабочих, их постоянно растущее сопротивление будут по возможности создавать известную преграду для роста нищеты. Но что определенно возрастает, это необеспеченность существования» [93].
Этот тезис получает дальнейшее развитие в ленинских работах. Ленин исходит из того, что при ухудшении существования пролетариата в условиях развития капитализма определенное улучшение его экономического положения вполне возможно. Теория Маркса признает, отмечает Ленин, что «чем быстрее рост богатства, тем полнее развиваются производительные силы труда и обобществление его, тем лучше положение рабочего, насколько оно может быть лучше в данной системе общественного хозяйства» [94]. Однако это обстоятельство принципиально не меняет положения пролетариата как лишенного собственности, эксплуатируемого класса капиталистического общества.
Этот факт прежде всего и позволяет Энгельсу и Ленину, невзирая на возможность улучшения экономического положения рабочего, говорить о нем как о революционном классе, как о могильщике буржуазии. Важно в этой связи иметь в виду, что некоторое улучшение благосостояния пролетария компенсируется появлением у него новых потребностей, порождаемых изменением объективных условий функционирования рабочего класса как создателя прибавочной стоимости и выступающих не как показатель его «обуржуазивания», а как необходимое условие нормального функционирования пролетария в контексте новых условий труда, потребностей, которые могут рассматриваться не как дополнительное приобретение, а как компенсация потерь рабочего в связи с усилившейся эксплуатацией и которые поэтому ни в коем случае не ведут к исчезновению разрыва в структуре и уровне потребления пролетариата и буржуазии.
Иными словами, удовлетворение в условиях роста общественного богатства одних потребностей пролетариата вовсе не означает удовлетворение пролетарских потребностей вообще, ибо на смену удовлетворенным (и то – надолго ли и везде ли?) приходят новые, более высокие потребности, неудовлетворенность которых может играть не менее революционизирующую роль, чем борьба за кусок хлеба.
Отмечаемое Маркузе сближение уровней и структур потребления различных классов и слоев буржуазного общества распространяется лишь на потребности, выступающие в условиях развитого капиталистического общества в качестве чисто «первичных» потребностей, удовлетворение которых обеспечивает лишь необходимое по современным условиям воспроизводство рабочей силы и которые залегают на небольшой глубине, доступной для взора утопически настроенных «социальных критиков».
В конце XIX – начале XX в. автомобиль, к примеру, был необходим для буржуа и не был необходим, скажем, для американского рабочего, живущего рядом со «своей» фабрикой. В современных условиях, в связи с изменением структуры размещения производства, урбанизацией и другими процессами, порожденными научно-технической революцией, американскому рабочему автомобиль необходим хотя бы уже для того, чтобы добраться до места работы [«Для трудового американца автомашина прежде всего нужна, чтобы ездить на работу, куда общественного вида транспорта или просто нет, или, если есть, он требует большой затраты времени и стоит дорого. Между тем нередко нужно преодолевать расстояние в 100- 200 км, чтобы попасть к месту работы» [95].]. Рабочий при этом отнюдь не «обуржуазился», ибо, строго говоря, не получил никакой дополнительной (в относительном измерении, разумеется) льготы. Видимая «льгота» на поверку оказывается лишь необходимой компенсацией тех потерь, какие были вызваны изменившимися условиями общественной жизни. Такая же картина возникает и при рассмотрении других полученных рабочим «льгот». Тот же оплачиваемый отпуск французского рабочего оказывается с этой точки зрения не дополнительно приобретенным благом, а «компенсацией» возросшей нервной нагрузки и интенсификации труда, «компенсацией», без которой пролетарий не может в новых условиях создавать прибавочную стоимость – в тех масштабах, каких требует ныне капитал, – в качестве рабочего современного капиталистического промышленного предприятия.
Что касается «вторичных», или, так сказать, «второго этажа», потребностей, недоступных поверхностному взору, то здесь ни о каком сближении не может быть и речи. Оно происходит на уровне «первого этажа», который в XIX в. или первой половине XX в. был царством буржуазии. Но когда это сближение стало реальностью, у буржуазии появился «второй этаж» потребностей. Можно предположить, что если в дальнейшем капитализму удастся мобилизовать свои ресурсы и допустить сближение и на уровне нынешнего «второго этажа» – поскольку изменится сама структура потребностей и тому же американскому рабочему для нормального функционирования в качестве пролетария будет нужен уже не только автомобиль, но и нечто более «буржуазное» – то буржуазия к тому времени отстроит себе «третий этаж» и т. д. Но в любом случае между структурой потребностей и уровнем потребления эксплуататорских и эксплуатируемых классов будет существовать разрыв. Этот разрыв, символизирующий принципиальное качественное различие между уровнями реального социального бытия антагонистических классов, выступающий в качестве необходимого условия воспроизводства антагонистической социальной структуры и фиксирующий возрастание необеспеченности существования пролетария в буржуазном обществе, неизбежен при капитализме. Он всегда будет выступать в качестве дезинтегрирующего фактора, в качестве потенциального фактора возникновения революционной ситуации.
Следует также учитывать и то обстоятельство, что сближение так называемых «первичных» потребностей может носить временный характер, поскольку неустойчивость экономической конъюнктуры в капиталистических странах не дает никакой гарантии сохранения существующего ныне уровня благосостояния для массы рабочих. К тому же она в отдельных странах обычно сильно отстает от объективных потребностей рабочего класса в связи с изменившимися условиями труда. (Об этом свидетельствует и нарастание стачечных боев во всех развитых капиталистических странах, в том числе и в США.) Однако главное заключается в том, что она нисколько не изменяет отношений, складывающихся в процессе производства, связанных с отношениями собственности, а значит, не устраняет противоречий, раздирающих капиталистическое общество. Таким образом, стремление Маркузе доказать, что между социальным положением пролетария и буржуа как потребителей уже нет таких различий, которые выступали бы в роли фактора, подталкивающего эксплуатируемого труженика на выступление против капиталистических порядков, опровергается уже самими фактами, на которых он пытается построить свою теорию «одномерности». Изменение структуры экономических потребностей рабочего класса, т. е. появление новых, ранее неизвестных потребностей, которые, не будучи удовлетворенными, влекут за собой изменение форм и методов самой экономической борьбы пролетариата, столь же революционизирует современный пролетариат, сколь революционизировало рабочий класс XIX в. отсутствие элементарных средств поддержания жизни.
Здесь есть и другая сторона, которая заключается в изменении революционизирующей потенции различных видов потребностей (форм отчуждения) рабочего класса по мере развития капитализма.
Рассуждая как вульгарный экономист, Маркузе исходит из того, что революционность рабочего класса в системе капиталистических общественных отношений определяется лишь уровнем его благосостояния, так сказать, его «сытостью». Но в условиях капитализма рабочий, как известно, отчужден не только от средств и продуктов труда, но и от политической власти, от культуры во всем ее богатстве, без освоения которой заказан путь к всестороннему развитию личности. Уже на самых ранних стадиях развития капитализма политическое и эстетическое (в широком смысле этого слова) отчуждение играло определенную революционизирующую роль в борьбе рабочего класса против капиталистического строя. Однако, пока жизненный уровень рабочего остается крайне низким, ничтожность его экономического положения явственно выступает как наиболее революционизирующий фермент его борьбы против капиталистических отношений. Когда человек голоден, ему нужен прежде всего кусок хлеба. «Чувство, находящееся в плену у грубой практической потребности, обладает лишь ограниченным смыслом. Для изголодавшегося человека не существует человеческой формы пищи, а существует только ее абстрактное бытие как пищи: она могла бы с таким же успехом иметь самую грубую форму, и невозможно сказать, чем отличается это поглощение пищи от поглощения ее животным. Удрученный заботами, нуждающийся человек невосприимчив даже к самому прекрасному зрелищу…» [96] Разумеется, наиболее сознательная часть рабочего класса уже на ранних стадиях развития капитализма приходит к пониманию необходимости борьбы за политические права, за подлинно человеческое развитие, но при этом непосредственным стимулом к борьбе продолжает оставаться все та же неудовлетворительность экономического благосостояния, а политическая и культурно-идеологическая борьба выступает как более радикальная форма решения экономических проблем.
Добившись в борьбе с буржуазией определенных экономических уступок, рабочий класс получает возможность острее почувствовать и яснее осознать ничтожность своего политического и культурного положения в условиях буржуазного общества и, не оставляя борьбы за экономические требования, выдвинуть на первый план требования политические и культурные, тем более что исторически к этому времени в недрах капитализма вызревают необходимые материально-технические предпосылки социалистического переворота.