Философия и психология фантастики
Шрифт:
Превращение человека в насекомое в "Превращении" Кафки не объясняется ничем - ни волшебством, ни божьей карой, ни научным экспериментом. Тем самым модернистское чудо как бы подчеркивает, что существует исключительно в рамках дискурса литературы. Подлинным источником сверхъестественного, изображаемого в фантастической литературе, являются ни волшебство, ни деятельность могущественных демонов, ни наука и техника, а исключительно способность воображения и языка имитировать факты, не присутствовавшие в человеческом опыте. Отказавшись от объяснения чудес наукой или колдовством, писатель-модернист выдвигает на первый план подлинную, прежде всего языковую природу фантастического. Тем самым проблематизируются взаимоотношения текста с действительностью. Как отмечает Леонид Гелер, в XX веке появилась фантастика, в которой "картина несуществующего мира" не мотивируется - "и нам самим предоставлено найти ее связи с реальностью - если мы того пожелаем" 54).
Сюжет
Конечно, в ряде случаев мы имеем право сказать, что эстетическая структура фантастики и "фантастоподобного" модернизма является зеркально обратной. На кубистической картине реальность выглядит необычно, можно даже сказать фантастично, - но это именно необычное изображение нашей, т. е. обычной реальности, в то время как фантастика есть предельно прозрачное изображение необычной реальности. В каком-то приближении таким различением фантастики и модернизма - как необычного метода и необычной тематики - можно удовлетвориться. Но по большому счету все гораздо сложнее. Во-первых, никакого однозначного толкования взаимоотношений искусства XX века и действительности не существует. Во-вторых, фантастику тоже часто истолковывают как особый метод раскрытия тенденций в нашей действительности, и категория гротеска чрезвычайно роднит фантастику с авангардизмом. В-третьих, существует модернистская фантастика. Русская литература первой трети XX века дает немало образцов произведений, безусловно модернистских с точки зрения экспериментирования с языком и стилем и безусловно фантастических по теме. В качестве примера можно указать на новеллы Ефима Зозули, Сигизмунда Кржижановского или Всеволода Иванова.
XX век сделал чрезвычайно затруднительными любые стройные классификации искусства, что позволило Моррису Бланшо провозгласить: книги не позволяют распределять себя по рубрикам. Однако дело может быть несколько упрощено, если говорить не о фантастической литературе, а о фантастических элементах и мотивах в различных литературных произведениях. Есть произведения, называемые фантастическими - само их существование как бы оправдано присутствием фантастического, и в таких произведениях фантастическое, как правило, также оправдывается, объясняется, легитимируется. Но XX век сделал обычным делом использование фантастических мотивов в нефантастических произведениях. В прозе модернизма фантастические мотивы часто вводятся без всякого объяснения, - если не считать отсылки к возможной интерпретации.
Размышления о способах оправдания фантастического позволяют понять, почему к научной фантастике крайне редко применяют категории "волшебного" и "чудесного". Казалось бы, если чудо понимать формально, как нарушение законов природы, то фантастику можно определить как изображение чудесного. Тем не менее, категория чуда легко применяется к сказкам, к использующим сказочные образы романтической фантастике и фэнтези, однако о чуде крайне редко и, как правило, в переносном смысле говорят в связи с научной фантастикой. Причина этого элементарна: в научно-фантастической литературе имеется претензия, что изображаемые в ней удивительные события соответствуют законам природы, особым образом используемые наукой - наукой более развитой, чем та, что известна человечеству. Однако, разумеется, эта претензия не опирается ни на какие серьезные основания. Конечно, гиперболоиды и бластеры созданы на основе достижений науки, - но только той науки, которая существует в придуманном фантастом мире. Иными словами, бластер или гиперболоид не являются чудом только с точки зрения виртуального мира, созданного писателем, но не с точки зрения той реальности, которая объединяет писателя с его читателями и другими современниками. Е. М. Неелов строит на этом различии свое определение фантастического: по его мнению, фантастика "возникает тогда, когда возникает несовпадение, расхождение точек зрения "изнутри" (глазами героя) и "извне" (глазами слушателя - читателя) на возможность или невозможность изображаемого художественного мира"55).
С точки зрения действительной науки гиперболоид Алексея Толстого является даже большим чудом, чем сказочная шапка-невидимка. Шапка-невидимка "работает" по неизвестным, таинственным причинам, о которых можно только догадываться. Поскольку принципы действия шапки-невидимки абсолютно неизвестны, то не запрещена любая гипотеза о том, как она функционирует. Однако любая гипотеза будет заведомо неверной, поскольку
С другой стороны, и сказка, и романтическая новелла также создают свой виртуальный мир, в котором изображаемые чудеса возможны и не противоречат никаким законам. Правда, в произведениях нового времени писатель может различать законы природы, освященные авторитетом естественных наук, и находящуюся над природой область сверхъестественного. Однако мировоззрение, допускающее существование чудесного, должно использовать более широкую категорию "законов бытия", а бытие в широком смысле включает в себя физическую природу и супранатуралистические области ангелов и демонов как свои регионы. Можно сказать, что во Вселенной фантастической новеллы естественное и сверхъестественное являются частью природы в более общем, спинозистском понимании этого понятия.
Существование научной фантастики как социального явления время от времени обременяется требованием научной достоверности. Это требование предъявляется критиками, государством, педагогами и самими фантастами, по какой-либо причине решившими себя ограничить. Но это требование не имеет никакого отношения к эстетике фантастики, и именно поэтому в истории литературы и искусства оно не имеет значения. Точнее, оно имеет значение в той степени, в какой видимость научности необходима для создания иллюзии достоверности в глазах массового читателя. Наука - лишь инстанция, к авторитету которой апеллируют для оправдания вымысла. Наиболее резонным в этой связи представляется мнение фантаста и изобретателя Генриха Альтова, который призывал различать научную и "видимую", "кажущуюся" достоверность, причем последняя, по словам Альтова, вполне достаточна для научно-фантастических произведений 57). Но понятно, что видимость достоверности - еще не научность. Поэтому в каком-то смысле можно сказать, что любое совпадение фантастического сюжета с научной гипотезой является случайным. Требование научной достоверности является по отношению к фантастике чисто внешним, социальным требованием, которое нарушается постоянно, легко и без всяких последствий.
Таким образом, различие степеней достоверности между сказкой и научной фантастикой относится не к самим изображаемым ими чудесам, а к институциям, используемым для легитимации чудес. Средний современный читатель верят, что наука и техника существуют и что у них есть достижения - сколь бы ни были нелепы достижения науки и техники, описываемые научной фантастикой. В волшебство - если только его не понимают как псевдоним экстрасенсорных способностей - не верят. Если современный писатель вводит в роман волшебство, то сверхъестественное в таком романе оправдывается через апелляции к литературной традиции, но не к реальности. Между тем, наука и техника как социальные институты представляют собой связующее звено между реальностью и тканью повествования научно-фантастического произведения. Разумеется, таких звеньев может быть множество - начиная с имен героев и географических названий. Но институт науки и техники есть тот элемент реальности, который в повествовании непосредственно примыкает к фантастическим элементам, и, более того, считается их источником. В научной фантастике естественное порождает сверхъестественное, в то время как в сказке сверхъестественное - плод сверхъестественного, чудеса вытекают из "института" волшебства, который также является фантастическим, хотя и традиционным.
Типология фантастических феноменов по стратегии их объяснения
Хотя истинным источником фантастического является власть художника в пределах формируемого им виртуального пространства, фантастика предлагает нам множество различных объяснений фантастических феноменов, которые читатель вынужден признавать как "официальные" для данного текста. Объяснение фантастического через виртуальность текста есть базисное объяснение, но далеко не всегда оно присутствует в художественных произведениях открыто, - чаще его подменяют некие иные разработанные авторами объяснения - маскировки. Среди последних волшебство и техника являются главными, но далеко не единственными инстанциями, оправдывающими фантастическое. В этой связи встает вопрос о том, чтобы попытаться дать общую классификацию всех применяемых в фантастике стратегий оправдания. Отправной точкой для нас может служить классификационная система чудес, разработанная Цветаном Тодоровым. Она состоит из четырех разрядов: