Философия психологии. Новая методология
Шрифт:
Наше мировоззрение, наше психологическое состояние, настроение в значительной степени определяют и ту оценку, которую получит эта информация. Сообразно этой оценке ей будет присвоен тот или иной коэффициент значимости для нас и займет соответствующее место в системе, которая будет создана по результатам данного акта познания. Таким образом, мы проецируем себя на познаваемое. Наскальная надпись первобытного человека может трактоваться нами как рисунок, если мы не знаем, что это символы существовавшего тогда языка. То, что было мыслью, записанной для кого-то, стало в нашей трактовке – искусством, но не языком. Мы оценили как искусство то, что является языком, потому как наши мировоззренческие системы не допускают того, что первобытный человек обладал языком. И наоборот, если бы мы полагали, что первобытный человек не был способен к творчеству,
Мы проецируем наши знания о человеке (человеке нынешнем!) на любого человека – во времени и пространстве. Точно таким же, по нашему общему мнению, был человек при Адаме, Платоне, Христе, Леонардо да Винчи, Чаадаеве и Ленине. За примерами и ходить не придется, стоит лишь посмотреть современную художественную историческую литературу. Нельзя не поразиться, как «одинаковы» были люди во все времена. Причем подобное предположение кажется нам совершенно естественным, и нам необыкновенно трудно представить, что это совсем не так.
Дело в том, что эти принципиальные, именно принципиальные изменения в человеческой природе происходят со сменой поколений и конкретных людей, и поэтому этот массовый, стопроцентный субъективизм в оценке остается незамеченным. Но если бы это было действительно так и человек был всегда «такой», каким он представляется нам сейчас – неизменным, то… То, чтобы согласиться с этим утверждением, мы должны с вами принять за истинное одно из двух положений: человек и человекообразная обезьяна – одно и то же или же в какой-то исторический период произошел одномоментный скачок от обезьяны к современному человеку. Очевидно, что и то и другое не представляется возможным.
По этому поводу часто приводят не имеющие под собой оснований доказательства – противоположные по значению и единые по сути. Популярные формулировки «Человек – это цивилизованное животное, животным он и остался» и «Человек – это дитя Божье, созданное по Его образу и подобию, наследующее благость Его». И то и другое, во-первых, бессмысленно понимать буквально, а во-вторых, если кто-то считает, что человек – это то же самое животное с теми же самыми инстинктами, что и многие тысячелетия назад, то остается лишь поинтересоваться: неужели потребность в половой близости ограничена у человека теми двумя периодами гона в году, которыми вполне удовольствуются наши собратья меньшие? Продолжать исследование в этом направлении скучно. Что касается «Божьего» подобия – эта мысль, право, очень лестна, но не более.
Поиски новой методологии
Частный и закрыто-системный научные подходы, безусловно, важные и ценные инструменты человеческого познания. Но они не абсолютны, и мы просто не имеем права доверять им безоговорочно. Мы можем строить любые закономерности, и для нас они будут «истинными» («правдой»), но необходимо помнить, что они – эти закономерности – не более чем игра, в которой участвуют две стороны: одна, всесильная – вещи, другая – познающий, созерцающий причудливый рисунок действительного, выявляющий в нем лишь бесконечно малое. Это сторона нашего, в определенном смысле очень ограниченного познания и далеко не самого совершенного «зрения», которая ко всему прочему отягощена «знаниями» и «представлениями». Последним же не сидится на месте, и они безапелляционно вклиниваются в «чистое» познание, нарушая его гармонию уже готовыми схемами и шаблонами. Мы должны всегда помнить об этом и делать на это соответствующую скидку.
Какие же попытки создать новую методологию, способную описать функционирование открытых систем, предпринимались в философии?
Экзистенциалисты пошли на рискованный шаг: они отказались от закономерностей, предпочитая делать «допущения», а не искать логические оправдания тем истинам, которые были найдены ими по большей части интуитивно и чувственно. Экзистенциализм активно утверждает, что «объективное» и «рассудочное» познание невозможно, что существует лишь «экзистенция» – которой и следует заниматься по мере сил. Но отказ от закономерностей не мог пройти бесследно, хаос мысли и движения – вот результат такого «отречения». Считанные
Все это очень осложнило отношения внутри экзистенциального «лагеря». А как иначе? Противоречия безосновности, спор в отсутствие причины – вот главный тормоз этого направления. Никто из экзистенциалистов не удосужился цельно представить саму «экзистенцию». Понятно, что она «не может стать объектом», «не является предметом» ни для научного познания, ни для философского созерцания, она «есть свобода» и, следовательно, «не определима». Это все понятно, но если вы оперируете каким-то понятием, то хоть как-то, хоть косвенно, хоть через «отрицательные доказательства» представьте, что это такое. И если вы относитесь к одному направлению, к одной философии, почему понимание основного «допуска» столь отлично? «Множество тонких различий в понимании экзистенции», – говорит Дрек А. Келли и приводит столь кардинальные отличия трактовки экзистенции Сартром, Хайдеггером и Мерло-Понти в своей работе «Р. Цанер о философской антропологии», [49] что сложно уловить в этом определении вообще что-либо общее, кроме исходного термина! Четкое определение экзистенции дает только диалектический материализм, правда эта четкость и есть противопоказание к использованию именно этого определения. Но оно фактически единственное…
49
Дрек А. Келли. Р. Цанер о философской антропологии // Это человек: Антология. – М.: Высш. шк., 1995.
С другой стороны, в экзистенциализме, несмотря на огромное количество минусов, появилось нечто совершенно новое, обладающее огромным потенциалом, то, чего совершенно не было в закрыто-системной философии прошлого. Появилось то, что стало открывать закрытые системы научного познания, словно консервные банки, ставить новые и новые проблемы, оптимистично толкать прогресс научного поиска вперед. Не отвечая на вопросы, экзистенциализм ясно раскрывает и показывает суть явлений. Благодаря ему мы наконец увидели содержание самого главного своего, антропологического, вопроса: «Что есть человек?» Раскрыть содержание этого вопроса – это уже новое качество научного поиска.
Речь прежде всего идет о, если так можно выразиться, «живых понятиях» (по образному выражению К. Ясперса «приведенное к парению» мышление), которые активно вводят и используют экзистенциалисты. Эти «живые понятия», уже названные нами «экзистенциальными допусками», имеют такую общую черту: они очевидны для исследователя, но, не имея должной методологии, последний оказывается бессильным эти понятия доказать. Философ использует это «живое понятие» как «допущение», а если он сам и не считает его «допущением», то оперирует им как некой «очевидностью», которая может быть совершенно не очевидна для оппонента (тем более стоящего на противоположных позициях – в рамках закрыто-системного научного познания). «Живые понятия» не приобретают в экзистенциализме полного, ясного звучания. Как результат подобного небрежения к методологии, предмет исследования принижается, его достоинства выглядят сомнительными, а научный поиск попросту тормозится.
Первым и безусловным «допущением» экзистенциализма стала сама экзистенция. Впервые термин «экзистенция» в привычном его теперешнем понимании был применен Сёреном Кьеркегором. И до тех пор пока главным в этом термине было лишь представление об «экзистенции» как о «центральном ядре человеческого „Я“», «экзистенция» была лишь обычным допущением. Но как только исследователям стало очевидно, что «экзистенция» – это не просто какой-то компонент какой-то структуры, а прежде всего нечто «неосознаваемое и не объективируемое» и вместе с тем столь же реальное, как и все «осознаваемое и объективируемое», «экзистенция» превратилась в серьезное допущение.