Философия в будуаре
Шрифт:
ЭЖЕНИ.
– Прекрасно устроились! Но разве кровосмешение не является преступлением?
ДОЛЬМАНСЕ.
– Как можно считать преступлением нежнейшие союзы, созданные Природой - те, что она особенно настойчиво предписывает нам и так ласково советует! Подумайте, Эжени, разве смог бы человеческий род после страшнейших катастроф, постигших нашу планету, воспроизвестись без помощи кровосмешения? Разве не находим мы примеры и доказательства в книгах, которые христианство чтит так высоко? Каким иным способом, кроме кровосмешения мог сохраниться род Адама (3) и род Ноя? Скурпулёзно исследуйте, изучите повсеместные обычаи: вы везде найдёте, что кровосмешение было разрешено и рассматривалось как мудрый закон, созданный для упрочения семейных связей. Одним словом, если любовь возникает
Один мой приятель живёт с дочерью, которую он прижил от собственной матери. А неделю назад он лишил невинности тринадцатилетнего мальчика плод сожительства с этой девицей. Через несколько лет этот молодой человек женится на своей матери - такова воля моего приятеля. Судьба всегда потакала его замыслам мне известно, что его намерение - насладиться плодами этого брака, и у него есть все основания на это надеяться, потому что он ещё достаточно молод. Видите, нежная Эжени, каким множеством кровосмешений и преступлений запятнал бы себя этот достойный человек, если бы истина хоть на йоту существовала в предрассудке, представляющим эти связи как зло.
Короче, во всех подобных вещах я исхожу из принципа: если бы Природе было угодно запретить содомские наслаждения, кровосмесительные отношения, мастурбацию и прочее, позволила бы она, чтобы мы находили в них столько радости?
Невозможно представить, чтобы она терпела надругательства над собой.
ЭЖЕНИ.
– О! Мои божественные наставники! Я теперь вижу, что, согласно вашим принципам, в мире очень мало преступлений, и мы можем безмятежно следовать всем нашим желаниям, какими бы странными те ни показались глупцам, которым всё представляется оскорбительным и угрожающим и которые тупо принимают социальные установления за святые законы Природы. Но всё же, друзья мои, согласитесь, по крайней мере, что существуют абсолютно возмутительные поступки, бесспорно преступные, даже если они приносят радость Природе. Мне нетрудно согласиться с вами, что Природа, изобретательная как в существах, что она создаёт, так и в прихотях, которыми она их наделяет, подчас толкает нас на жестокие поступки. Но если, предаваясь извращениям, мы уступим шокирующим советам Природы, не зайдём ли мы слишком далеко, коль станем, предположим, покушаться на жизнь ближних? Я надеюсь, что уж здесь вы согласитесь со мной, что подобное действие есть преступление.
ДОЛЬМАНСЕ.
– Вовсе нет, Эжени мало пользы будет соглашаться с вами в этом вопросе. Разрушение есть один из главных законов Природы. Ничто разрушающее не может считаться преступлением. Как же может оскорбить Природу деяние, которое так ей под стать? Разрушение, которым человек имеет обыкновение гордиться - не что иное, как иллюзия. Убийство не является разрушением тот, кто совершает его, только варьирует формы он возвращает Природе элементы, из которых её искусные руки сразу же воссоздают другие существа. Творчество - это наслаждение для творца, и, следовательно, убийца подготавливает Природе одно из наслаждений: он даёт ей материал, который Природа сразу же использует. Так что действие, которое только глупцам хватает ума порицать, становится заслугой в глазах этой Великой силы. Лишь наша гордыня надоумила нас возвести убийство в ранг преступления. Решив, что мы высшие существа во вселенной, мы по-идиотски вообразили, что любой вред, причиняемый нам - это чудовищное преступление. Мы уверовали, что Природа зачахнет, если наш великолепный род человеческий исчезнет с лица земли, тогда как, напротив, полное истребление людей вернёт Природе творческую способность, которую она доверила нам, придаст ей энергию, которую мы похищаем у неё, размножаясь. Но и впрямь, что за непоследовательность, Эжени!
Какой-нибудь честолюбивый владыка может не задумываясь и не церемонясь уничтожить врагов, препятствующих его грандиозным планам... Жестокие и деспотические законы, самовластие, позволяют убивать в каждом веке миллионы людей, а мы - слабые и несчастные существа, нам не позволено принести в жертву нашей мести или капризу ни одного смертного. Есть ли что-нибудь более варварское, более странное, более абсурдное? Не должны ли мы под покровом глубочайшей тайны восполнить это несоответствие и отомстить за эту нелепость? (4)
ЭЖЕНИ.
– Да, конечно... О! Но ваша мораль совращает меня, и как прелестно смаковать её!.. Но скажите откровенно, Дольмансе: разве вы порой не находили удовлетворение в преступлении?
ДОЛЬМАНСЕ.
– Не вынуждайте меня раскрывать мои проступки. Их число и характер заставили бы меня чрезмерно краснеть. Может быть, когда-нибудь я вам признаюсь в них.
Г-ЖА ДЕ СЕНТ-АНЖ.
– Направляя меч правосудия, преступник часто использовал его для утоления своих страстей.
ДОЛЬМАНСЕ.
– Будто у меня нет других причин упрекать себя!
Г-ЖА ДЕ СЕНТ-АНЖ, обнимая его за шею.
– Святой человек!.. Я восхищаюсь вами!.. Какой силой духа, какой отвагой надо обладать, чтобы испробывать, подобно вам, все наслаждения! Только гениальному человеку даётся честь разрывать все цепи и оковы невежества и глупости! Поцелуйте меня! О, вы обворожительны!
ДОЛЬМАНСЕ.
– Скажите мне откровенно, Эжени: разве вы никогда не желали чьей-нибудь смерти?
ЭЖЕНИ.
– О, да! Да! Каждый день у меня перед глазами отвратительное существо, которое мне уже давно хочется видеть в могиле.
Г-ЖА ДЕ СЕНТ-АНЖ.
– Смею сказать, что я догадываюсь, кто это.
ЭЖЕНИ.
– Кого ты имеешь в виду?
Г-ЖА ДЕ СЕНТ-АНЖ.
– Твою мать.
ЭЖЕНИ.
– Ах, дай мне спрятать лицо у тебя на груди!
ДОЛЬМАНСЕ.
– Сладострастница! Теперь моя очередь осыпать вас ласками в награду за жар твоего сердца и пытливый ум. (Дольмансе покрывает поцелуями всё её тело и слегка пошлёпывает по ягодицам. У него возникает эрекция.
Время от времени его руки добираются до зада госпожи де Сент-Анж, который та похотливо подставляет. Опомнившись, Дольмансе продолжает.) Но почему бы нам не претворить в жизнь эту грандиозную идею?
Г-ЖА ДЕ СЕНТ-АНЖ.
– Эжени, я испытывала отвращение к своей матери в той же степени, в какой ты ненавидишь свою, и я не колебалась.
ЭЖЕНИ.
– У меня не было возможности.
Г-ЖА ДЕ СЕНТ-АНЖ.
– Вернее, смелости!
ЭЖЕНИ.
– Увы! Я ещё так молода!
ДОЛЬМАНСЕ.
– Но теперь, Эжени, что бы вы сделали?
ЭЖЕНИ.
– Всё... Только укажите как, и тогда вы увидите!
ДОЛЬМАНСЕ.
– Мы покажем тебе, Эжени, обещаю, но при одном условии.
ЭЖЕНИ.
– Каком условии? Вернее, есть ли такое условие, которое я не смогла бы принять?
ДОЛЬМАНСЕ.
– Иди, плутишка, иди же в мои объятия: я больше не могу терпеть.
Ваш очаровательный задик должен послужить наградой за обещанный мною дар:
одно преступление должно оплатить другое! Иди же сюда!.. Нет, вы обе, давайте погасим потоками малафьи божественное пламя, палящее нас!
Г-ЖА ДЕ СЕНТ-АНЖ.
– Минутку! Давайте внесём немножко порядка в наше веселье: он необходим даже в глубинах безумия и бесстыдства.
ДОЛЬМАНСЕ.
– Нет ничего проще: самое главное для меня - доставить этой очаровательной девушке как можно больше наслаждений, пока я спускаю. Я введу ей хуй в жопу, а вы будете старательно дрочить её, пока она лежит в ваших руках. В позе, в которую я вас поставлю, она сможет отвечать вам взаимностью: