Философские трактаты
Шрифт:
2. Но у тех, чья жизнь протекает вдали от забот, она воистину длинна. Она не отдается в чужое распоряжение, не разбрасывается то на одно, то на другое, не достается фортуне, не пропадает по небрежности, не растранжиривается по неумеренной щедрости, не тратится впустую: вся она, если можно так выразиться, помещена туда, где принесет надежный доход. Поэтому, как бы ни оказалась она коротка, ее хватает вполне: вот отчего мудрец всегда без промедления пойдет навстречу смерти твердым шагом, когда бы ни пришел его последний час.
Глава XII
1. Ты, может быть, спросишь, кого я зову занятыми людьми? Не только тех, кого можно выгнать из базилики [50] ,
50
Базилика — распространенный в древней Италии тип общественных зданий. В Риме базилики играли роль биржи, где происходила крупная торговля капиталами и всевозможной продукцией.
51
Hasta, или hasta praetoria — символ iustum dominium (владения по праву) — копье, выставлявшееся при совершении сделок о наследстве, о передаче в аренду, при крупных продажах и при заключении брака; оно же выставлялось на суде центумвиров при разборе обманов во всех видах вышеперечисленных сделок.
2. Нет, бывают люди, остающиеся занятыми и на досуге: в полном уединении, на своей вилле или на ложе, удалившись от людей и забот, они продолжают быть самим себе в тягость; их досуг правильнее назвать не беззаботной жизнью, а занятым бездельем. Разве можно назвать беззаботным того, кто без конца переставляет коринфские вазы [52] , усилиями нескольких сумасшедших слывущие драгоценными, и содрогается от мысли, что может допустить малейшую ошибку в их расстановке? Разве это досуг — рыться целыми днями в кучах позеленевших медных горшков? Или торчать возле ринга болельщиком, не спуская глаз с борющихся мальчиков (вот уж воистину позор на наши головы! у нас и пороки-то уже не римские) [53] . Или распределять своих умащенных благовониями челядинцев по возрастам и мастям? Или покровительствовать самым модным атлетам?
52
Коринфская бронза особого сплава ценилась необычайно дорого.
53
По-гречески первоначально называлась мазь из воска, которой натирались борцы на ринге, затем — площадка для такой борьбы. Этот греческий вид спорта всегда воспринимался как вопиюще неримский, чужеродный, почему Сенека и приводит его здесь в пример.
3. А разве можно назвать досугом бесконечные часы, проведенные у парикмахера, когда выщипывается все, что успело отрасти за ночь; когда пускаются в длиннейшие совещания по поводу каждого волоска; когда восстанавливается рассыпавшаяся прическа или, за неимением таковой, оставшиеся еще там и сям волосы старательно начесываются на лоб? До чего страшен бывает их гнев при малейшей небрежности брадобрея, если он вдруг забудется и вообразит, будто стрижет мужчину! Как быстро они добела раскаляются от ярости, если отстрижена лишняя прядь их шевелюры, если не все колечки падают так, как надо, если хоть волос выбился из положенного ему завитка! Да предложи любому из них выбирать между разрушением его государства или его прически, — всякий без колебания предпочтет первое. Есть ли среди них хоть один, кому здоровье собственной головы было бы дороже ее убранства? Найдется ли такой, чтобы предпочел честь наряду? Неужели ты назовешь досугом жизнь этих занятых людей, разрывающихся между гребешком и зеркалом?
4. А бывают еще такие, кто неустанно трудится над сочинением, прослушиванием, разучиванием песен; голос, которому природа повелела выходить из горла прямым и простейшим путем, чтобы звучать лучше всего, они коверкают самыми невероятными, но равно бездарными модуляциями; пальцы их вечно барабанят, выбивая ритм мысленно повторяемой мелодии; и даже когда они поглощены серьезным, а часто и печальным делом, слышно, как они мурлычут про себя какой-нибудь мотивчик. Разве у таких бывает досуг? Нет, это скорее вечно занятая праздность.
5. Но вот уж что поистине никак нельзя назвать свободным временем, так это, клянусь Геркулесом, их пиры! Посмотри, как озабочены их лица, когда они проверяют, в каком порядке разложено на столе серебро; сколько внимания и терпения требует подпоясывание мальчиков-любовников, чтобы туника, не дай бог, не была длиннее, чем надо; какое страшное напряжение, какие муки неизвестности: как-то выйдет у повара дикий кабан? С какой скоростью влетают по данному знаку безбородые прислужники; с каким бесподобным искусством рассекается на куски птица, чтобы порции не вышли чрезмерно велики; с какой заботливостью несчастные маленькие мальчуганы мгновенно подтирают блевотину опившихся гостей, — да ведь все это устраивается лишь ради того, чтобы прослыть изысканным и щедрым; во всех своих жизненных отправлениях они настолько рабы тщеславия, что уже не едят и не пьют иначе, как только напоказ.
6. Не вздумай причислить к беззаботным людям тех, кто не делает и шагу без портшеза или носилок; кто соблюдает часы своих ежедневных прогулок так, словно нарушить их — кощунство; кто только от других узнает, когда ему мыться, когда плавать, когда обедать; чьи изнеженные души настолько ослабели и зачахли, что сами по себе не могут узнать, проголодались они или нет.
7. Рассказывают, будто один из этих неженок (не знаю, впрочем, много ли неги в том, чтобы отучиться от простейших привычек человеческой жизни), когда его вынесли на руках из бани и усадили в кресло, спросил: «Я уже сижу?» Но если он не знает, сидит ли он, то откуда же ему знать, жив ли он, видит ли он что-нибудь и пользуется ли он досугом или обременен заботами? Я даже затрудняюсь сказать, в каком случае я больше ему сочувствую: если он действительно не знал или если сделал вид, что не знает.
8. Они действительно забывают многие вещи, но часто, конечно, и притворяются, будто забыли. Некоторые недостатки нравятся им, так как считаются свидетельством счастливой жизни их обладателя; знать, что делаешь, стало для них, видимо, признаком человека низкого и презренного. Вот и думай после этого, что мимы много выдумывают и преувеличивают, желая высмеять страсть к роскоши. Клянусь Геркулесом, они скорее преуменьшают, не зная многих подробностей. Наш век, одаренный единственным талантом — усовершенствоваться в пороках, — изобрел такое количество новых и невероятных, что мы, наконец, можем даже мимов обвинить в нерасторопности.
9. Так вот, значит, есть уже человек, зашедший в изнеженности так далеко, что, желая выяснить, сидит ли он, вынужден полагаться на слово другого. Разумеется, его не назовешь беззаботным, тут больше подходит другое имя: больной или даже мертвец; беззаботен тот, кто осознает свой досуг и отсутствие забот. Этот полутруп нуждается в указчике даже для того, чтобы понять, в каком положении находится его тело; как же может он быть господином хотя бы ничтожного времени?
Глава XIII
1. Впрочем, перечислять по очереди всех, чья жизнь уходит на игру в камешки или в мяч, или на то, чтобы ежедневно прожаривать свое тело на солнце [54] , слишком долго. Никто из тех, кто вечно занят удовлетворением своих желаний, не знает досуга.
Однако есть разряд людей, насчет которых никто обычно не сомневается, что уж они-то и впрямь не заняты никакими деловыми заботами, будучи целиком поглощены изучением бесполезных наук; в последнее время людей такого типа и в Риме развелось множество.
54
Римляне принимали солнечные ванны не ради загара, а ради высушивания тела: избыток жидкостей в теле считался источником болезней.