Философские трактаты
Шрифт:
(3) Кроме того, следует принимать в расчет общечеловеческие свойства, чтобы выступать во всех случаях справедливым судьей: ведь ставить в вину одному порок, присущий всем, было бы несправедливо. Эфиоп не выделяется цветом кожи среди своих соплеменников; у германцев рыжие волосы, стянутые в пучок, не позорят мужчину. Ты не станешь осуждать как странное или постыдное в одном человеке то, что принято у целого народа; а ведь оправданием ему служит обычай лишь какой-то одной местности, небольшого уголка земли. Посмотри же сам, насколько справедливее будет извинить то, что распространено у всего рода человеческого? (4) Все мы непоследовательны, все неуверены, придирчивы, честолюбивы, — впрочем, что я прячу нашу общую язву под покровом смягчающих слов? — все мы дурны. Так что все, что не нравится нам в других, каждый из нас может, поискав, найти в себе самом. Перестань тыкать пальцем: как этот, мол, бледен, а тот вон исхудал, это чума, и заразная. Нам нужно быть терпимее друг к другу: нам приходится жить дурными среди дурных. Единственно, что может обеспечить нам покой, — это договор
27. (1) Насколько лучше залечить обиду, чем мстить за нее! На мщение мы тратим много времени и, страдая от одной обиды, подставляем себя множеству других; да и гневаемся все мы дольше, чем ощущаем причиненную нам боль. Чем отвечать на скверный поступок столь же скверным, не лучше ли избрать противоположное поведение? Если кто-то кинется лягать лягающегося мула или кусать укусившую его собаку, разве не покажется нам не в своем уме? (2) «Но они, — скажешь ты, — не сознают, что поступают дурно». Во-первых, неужели быть человеком — означает иметь меньше права на снисхождение? Несправедлив тот, кто так думает. Во-вторых, если всех прочих животных освобождает от твоего гнева необдуманность поведения, то изволь так же относиться и к людям, действующим необдуманно. Может быть, в чем-то они и отличаются от бессловесных, но какое это имеет значение, если душа их окутана точно таким же мраком, что освобождает бессловесное существо от ответственности за дурные поступки? (3) Он согрешил; но разве в первый раз? Разве в последний? Не верь ему, даже если он скажет: «Никогда больше не буду так делать». И он снова будет поступать дурно, и с ним будут дурно поступать другие, и вся жизнь будет метанием от одного заблуждения к другому. С дикими нужно обращаться особенно мягко.
(4) На охваченных гневом лучше всего подействуют те же слова, которые обычно действуют на охваченных горем: ты когда-нибудь собираешься перестать или никогда. Если собираешься перестать, лучше сам оставь свой гнев, чем ждать, покуда он тебя оставит. Или ты полагаешь навсегда остаться в этом заблуждении? Посмотри, на какую беспокойную жизнь ты себя обрекаешь! Что за жизнь у человека, вечно распираемого гневом? (5) Да подумай еще о том, что, несмотря на все твои старания растравлять и разжигать себя, исподволь придумывая все новые и новые причины для гнева, он все равно потихоньку уходит сам и каждый новый день лишает его сил. Насколько было бы лучше, чтобы ты победил его, а не он сам себя.
28. (1) Ты станешь гневаться сначала на этого, потом на того: сначала на рабов, потом на отпущенников; сначала на родителей, потом на детей; сначала на знакомых, потом на незнакомых; повсюду будут являться все новые поводы для гнева, если не вмешается заступник — дух. Тебя будет бесить то один, то другой, отовсюду будут возникать все новые раздражения, и жизнь твоя станет непрекращающимся бешенством. Опомнись, несчастный! Когда же ты будешь кого-нибудь любить? О какое чудесное время ты губишь на скверную вещь! (2) Насколько лучше было бы употребить его, чтобы обзавестись друзьями, помириться с врагами, послужить государству, навести порядок в домашних делах, чем вечно озираться, ища, какую бы еще гадость сделать кому-то, как бы побольше ранить его достоинство, имущество или тело, а ведь достичь этого невозможно, не подвергая себя опасностям борьбы, даже если борешься с низшим! (3) Пусть ты получишь его закованным в цепи и обреченным терпеть все, что тебе заблагорассудится: помни, что чрезмерное увлечение битьем бывает нередко причиной вывиха суставов; а случается, что рука застревает в выбиваемых ею зубах. Гневливость многих лишила сил, многих сделала калеками, даже когда жертвы попадались терпеливые и безответные. Но не забывай о том, что нет существа настолько слабого, чтобы оно гибло без всякого сопротивления и тем самым не представляло вовсе опасности для своего убийцы; иногда боль, а иногда случай делают слабого сильнее самого сильного.
(4) К тому же большая часть того, что вызывает в нас гнев, — это препятствия, а не удары. Ведь большая разница, действует ли кто-то наперекор моей воле или просто не исполняет ее; отнимает или просто не дает. И тем не менее мы расцениваем одинаково, если у нас что-то отбирают или нам в чем-то отказывают; разрушают нашу надежду или просто откладывают ее исполнение; действуют против нас или просто в своих интересах, ради любви к кому-то другому или из-за ненависти к нам. (5) Бывает, что у людей есть не просто справедливые причины выступать против нас, но даже делающие им честь. Один защищает отца, другой брата, третий родину, четвертый друга. Но мы не прощаем им их поведения, хотя мы же первые и осудили бы их, веди они себя иначе; более того, что совершенно невероятно, но часто мы к самому поступку относимся хорошо, а к совершившему его — плохо. Напротив, великий и справедливый муж, клянусь Геркулесом, уважает самых храбрых из своих врагов, самых стойких защитников свободы и благополучия своей родины, и желает себе именно таких сограждан и таких солдат.
29. (1) Стыдно ненавидеть того, кого не можешь не хвалить; куда стыднее ненавидеть кого-нибудь именно за то, что делает его достойным сострадания. Если пленник, не успевший еще привыкнуть к рабству, сохраняет привычки свободного и неохотно берется за грязную или трудную работу; если, медлительный с непривычки, он не поспевает бегом за лошадью и повозкой хозяина; если, усталый от ежедневного недосыпания, раб задремлет; если раб, переведенный от необременительной городской службы с частыми праздниками, не справляется с деревенской работой или увиливает в страхе перед тяжким трудом, — постараемся разобраться, не может он или не хочет. (2) Мы многих простим, если начнем рассуждать прежде, чем гневаться. Однако мы предпочитаем следовать первому порыву, какими бы пустяками он ни был вызван, а затем считаем своим долгом не отступаться, чтобы наш гнев не показался беспричинным; и наконец, что самое несправедливое, сама неправость нашего гнева делает его более упорным: мы расходимся все пуще и не желаем перестать, словно сила нашей вспышки может служить доказательством ее справедливости.
30. (1) Насколько лучше уловить самое начало гнева — когда он еще так легок, так безобиден! Понаблюдай за бессловесными животными, и ты заметишь то же самое у людей: нас выводят из равновесия самые вздорные и пустые мелочи. Быка раздражает красный цвет; аспид бросается на тень; медведей и львов приводит в ярость взмах платком; все существа, дикие и буйные по природе, приходят в смятение из-за пустяков. (2) То же самое случается с характерами беспокойными и нерассудительными. Они ощущают болезненный удар от одного лишь подозрения, вплоть до того, что иногда считают обидой умеренное благодеяние — это как раз самый распространенный и, вероятно, самый горький повод для гнева. В самом деле, мы гневаемся на самых дорогих нам людей за то, что они сделали для нас меньше, чем мы воображали, или чем досталось другим. А ведь средство исцеления обеих этих обид самое простое. (3) К кому-то отнеслись лучше чем ко мне? — Не надо сравнивать, давайте радоваться тому, что есть у нас. Никогда не будет счастлив тот, кого мучит мысль, что есть кто-то счастливее. Я получил меньше, чем надеялся? — Но может быть, я надеялся на большее, чем заслуживал. Но вообще-то именно здесь надо быть настороже — здесь нас подстерегает самая страшная опасность, отсюда начинаются самые губительные вспышки гнева, посягающие даже на самое для нас святое.
(4) Среди убийц божественного Юлия было больше друзей, чем недругов, ибо он не исполнил их неисполнимых надежд. А ведь он хотел сделать это: ни один из победителей еще не пользовался плодами своей победы с такой щедростью; он не оставил себе ничего, кроме права распределения. Но как мог он удовлетворить столь бессовестно непомерные желания: каждый из них хотел получить все один. (5) Вот так и вышло, что он увидал вокруг своего кресла своих бывших соратников с обнаженными мечами: Цимбра Тиллия [214] , в недавнем прошлом самого пылкого защитника своего дела, и многих других, ставших помпеянцами лишь после смерти Помпея.
214
Луций Тиллий Цимбр — один из заговорщиков против Цезаря, впоследствии начальник флота у Брута и Кассия. Тиллий Цимбр один из первых подошел к Цезарю с просьбой вернуть из изгнания его брата (см.: Аппиан. II. 117; Плутарх. Цезарь. 66; Светоний. Божеств. Юлий. 82. 1).
Вот причина, обращающая против царей их собственное оружие и заставляющая самых преданных и верных замышлять смерть того, за кого и прежде кого они поклялись умереть.
31. (1) Кто смотрит на чужое, тому не нравится свое. Вот мы и гневаемся даже на богов оттого, что кто-то в чем-то нас превзошел, забывая о том, сколько людей еще позади нас; человек, завидующий немногим, не видит за собственной спиной огромного скопления зависти всех тех, кому далеко до него. Невыносимое бесстыдство человеческое заключается в том, что как бы много кому ни досталось, он всегда будет обижаться на то, что кому-то могло достаться больше. (2) «Он дал мне претуру, а я надеялся получить консулат. Дал двенадцать фасок, но не сделал ординарным консулом. Он согласился, чтобы год назывался моим именем, но мне не хватает жреческого звания. Меня сделали членом коллегии, но почему только одной? Он удостоил меня всех высших почестей, однако ничего не прибавил к моему состоянию. Он дал мне много, но лишь то, что все равно надо было дать кому-нибудь; из своего кармана не подарил ничего». (3) Ты лучше благодари за то, что получил. Остального жди и радуйся, что не получил всего: когда человеку не остается на что надеяться, чего жалеть, это тоже одно из больших удовольствий. Если ты превзошел всех на свете, радуйся лучше не этому, а тому, что ты — первый в сердце твоего друга. Если многие превосходят тебя, радуйся тому, что позади тебя все же гораздо больше людей, чем впереди. Ты спрашиваешь, в чем твой главный порок? — Ты ведешь неверные записи в своей расчетной книге: то, что ты дал, оцениваешь дорого, то, что получил, — дешево.
32. (1) Пусть в разных людях разные свойства удерживают нас от гнева. На кого-то нам помешает гневаться страх, на других — уважение, на третьих — брезгливость. Вот уж действительно великий подвиг мы совершим, отправив в эргастул несчастного мальчишку-слугу! Куда мы так торопимся: скорее сечь его, немедленно ломать ему голени? Наша власть над ним никуда не денется, если мы отложим наказание. (2) Подождем немного, чтобы отдать приказание самим; сейчас мы можем лишь повторить распоряжение, продиктованное нам гневом. Пусть он сначала пройдет: тогда мы увидим, велик ли ущерб и какое надо назначить наказание. Ведь в этом случае мы обычно ошибаемся больше всего: чуть что, мы хватаемся за меч, казня смертью, кандалами, темницей, голодом проступки, достойные легкой порки.