Философские трактаты
Шрифт:
(3) Ты спросишь: «Как же ты прикажешь нам определять, насколько ничтожны, мелки и ребячески те вещи, которые кажутся нам обидными?» Что до меня, то лучшее, что я мог бы вам предложить, это приобрести подлинное величие духа: тогда все, из-за чего мы обычно бросаемся, задыхаясь, то туда, то сюда, пыхтим и тягаем друг друга по судам, покажется нам неизменной дешевкой, на которую и внимания не обратит человек, помышляющий о высоком или великом.
33. (1) Больше всего шуму поднимается вокруг денег. Деньги изнуряют бесконечными тяжбами форумы, деньги ссорят отцов и детей, деньги смешивают яды, деньги вкладывают мечи в руки отдельных разбойников и целых легионов. Деньги насквозь пропитаны нашей кровью. Из-за них каждая ночь на супружеском ложе оглашается громкими перебранками жен и мужей, из-за них толпы осаждают возвышения, на которых восседают магистраты, из-за них впадают в лютую ярость цари, грабя и сравнивая с землей государства, возведенные тяжкими трудами многих столетий, чтобы в пепле городов отыскивать слитки серебра и золота.
(2) Приятно глядеть на ящики с деньгами, составленные в углу. Это ради них будут орать так, что глаза вылезут из орбит; ради них судебная базилика будет сотрясаться от воплей, ради них будут призываться судьи из самых отдаленных областей и садиться
(4) Да предложи ты мне все деньги, какие добываются сейчас во всех рудниках вместе взятых, в которые мы вгрызаемся без устали; свали передо мною в кучу все клады, зарытые в землю алчностью, которая снова спешит спрятать под землю то, что не к добру извлекла из-под нее, — я скажу, что вся эта груда не стоит того, чтобы добрый муж хоть раз поморщился. Насколько достойнее смеха то, из-за чего мы то и дело льем слезы!
34. (1) Ну а теперь ты сам перебери все остальное, что может служить причиной гнева: еда, питье, наряды, которыми мы стараемся украситься, отправляясь на пирушку, чтобы покрасоваться перед другими, оскорбительные слова, малопристойные телодвижения, упрямая скотина, ленивая челядь, подозрения и пристрастное толкование чужих высказываний в дурную сторону, так что и данный человеку дар речи приходится причислять к обидам природы. Поверь мне, все, что зажигает нас страшным пожаром, — сущие пустяки, не серьезнее тех, из-за которых дерутся и ссорятся мальчишки. (2) Среди вещей, повергающих нас в мрачное уныние, нет ни одной важной, ни одной значительной. Повторяю: вы предаетесь гневу и безумию оттого, что раздуваете мелочи до непомерной величины. Этот хотел отнять у меня наследство; этот оклеветал меня перед людьми, чьей благосклонности я так долго добивался, надеясь получить от них великие блага; этот воспылал страстью к моей любовнице. Люди хотят одного — и то, что должно было бы связать их любовью, становится причиной вражды и взаимной ненависти. Узкая тропинка заставляет сталкивающихся на ней прохожих ссориться, по широкой и просторной дороге целая толпа может идти не толкаясь. Ваши вожделения устремлены к предметам, которых на всех не хватает, и один не может завладеть тем, чем хочет, не отняв у другого, отчего и происходят ваши сражения и раздоры.
35. (1) Ты возмущаешься, когда тебе отвечают — будь то раб или вольноотпущенник, жена или клиент. А потом ты же жалуешься, что в государстве не стало свободы — а в своем доме ты сам ведь ее уничтожил. Кроме того, если на твой вопрос ответят молчанием, ты назовешь это оскорблением. (2) Пусть люди и говорят, и молчат, и смеются! «Как, перед своим господином?» — воскликнешь ты. Даже и перед отцом семейства. Ну что ты кричишь? Что ты кипятишься? Что ты требуешь прямо посреди обеда нести плети только потому, что рабы разговаривают, что в твоей столовой, битком набитой людьми, которых не меньше, чем в народном собрании, не царит тишина пустыни? (3) Уши даны тебе не для того, чтобы слышать только мягкое и нежное, мелодичное и стройное; приходится выслушивать и смех и плач, и лесть и брань, и радостное и печальное, и человеческий голос, и звериный рев и лай. Что ты, бедняга, бледнеешь от громкого слова, от звона меди, от стука в дверь? Как бы ты ни был утончен, тебе никуда не деться от ударов грома. (4) Все, что было сказано об ушах, можно отнести и к глазам, которым тоже частенько приходится страдать от отвращения, если их дурно воспитали. Их оскорбляет малейшее пятнышко, любая грязь, недостаточно блестящее серебро, вода, не прозрачная насквозь до самого дна. (5) Однако те же самые глаза, которые не переносят вида мрамора, если он плохого сорта и не протерт только что до блеска, которые не позволяют ногам ступить дома на пол, если он не дороже золота, не могут видеть стол, если его крышка не испещрена многочисленными прожилками, оказавшись за порогом своего дома, преспокойно глядят на непролазные от грязи и нечистот переулки, на прохожих, большая часть которых в грязных лохмотьях, на неровные, потрескавшиеся, изъеденные стены инсул. В чем же дело? Отчего на улице их не трогает то, что возмущает дома? Дело в том, что смотрят они предвзято: дома раздраженно и придирчиво, вне дома — спокойно и терпеливо.
36. (1) Все чувства следует приучать к выносливости. От природы они терпеливы, лишь бы только душа перестала их развращать: ее нужно каждый день призывать к ответу. Так делал Секстий: завершив дневные труды и удалившись на ночь ко сну, он вопрошал свой дух: «От какого недуга ты сегодня излечился? Против какого порока устоял? В чем ты стал лучше?» (2) Гнев станет вести себя гораздо скромнее и перестает нападать на нас, если будет знать, что каждый вечер ему придется предстать перед судьей. Что может быть прекраснее такого обыкновения подробно разбирать весь свой день? До чего сладок сон после подобного испытания себя, до чего спокоен, до чего глубок и свободен! Душа сама себя похвалила или предостерегла; свой собственный тайный цензор и соглядатай, она теперь знает свой нрав и свои привычки. (3) Я стараюсь не упускать такой возможности и каждый день вызываю себя к себе на суд. Когда погаснет свет и перестанет развлекать взгляд, когда умолкнет жена, уже знающая про этот мой обычай, я придирчиво разбираю весь свой день, взвешивая каждое слово и поступок: ничего я от себя не утаиваю, ничего не обхожу. В самом деле, что мне бояться своих ошибок, если я могу сказать себе: «Смотри, впредь не делай этого; сейчас я тебя прощаю. (4) В этом споре ты слишком горячился; не смей впредь сходиться с невеждами: кто никогда ничему не выучился, тот не хочет ничему учиться. Этого ты предостерег правильно, но чересчур свободным тоном: и вместо того, чтобы исправить, обидел человека. На будущее, смотри не только на то, правду ли ты говоришь, но и на того, кому говоришь: переносит ли он правду. Добрый человек радуется предостережению: а иной, чем он хуже, тем сильнее злится на пытающихся его исправить».
37. (1) На пиру тебя задели какие-то шуточки, какие-то слова, сказанные специально для того, чтобы тебя ранить. Помни, что лучше избегать вульгарных застолий: вино всем развязывает язык, а у них нет стыда и у трезвых. (2)
Заранее приучи свою душу к мысли, что тебе много чего придется терпеть. Кто станет удивляться, что зимой ему холодно? Что на корабле его одолевает морская болезнь? Что в дороге его трясет? Душа мужественнее перенесет все, что с ней приключится, если будет к этому готова. (4) Тебя положили за обедом не на самое почетное место, и вот ты уже начинаешь гневаться и на того, кто пригласил тебя, и на того, кто размещал приглашенных, и на того, кого тебе предпочли. Безумец, какая разница, с какой стороны ложа возлежать? Неужели подушка может возвысить или обесчестить тебя? (5) Ты косо глядишь на кого-то из-за того, что он дурно говорил о твоем таланте. Неужели ты считаешь каждое его слово законом? И неужели Энний должен возненавидеть тебя оттого, что его поэмы не доставляют тебе удовольствия, Гортензий должен объявить тебе войну за то, что ты неодобрительно высказался о его речах, а Цицерон — стать твоим врагом из-за того, что ты пошутил насчет его стихов? А ведь когда ты выступаешь кандидатом, ты готов спокойно отнестись к результатам голосования!
38. (1) Кто-то оскорбил тебя. Неужели сильнее, чем философа Диогена? Как-то раз, когда он с особым воодушевлением рассуждал о гневе, какой-то дерзкий юнец подошел и плюнул ему в лицо. Тот отнесся к этому спокойно и мудро: «Я не гневаюсь, — сказал он, — хотя и не уверен, что мне не стоило бы разгневаться» [215] . (2) А насколько лучше повел себя наш Катон! Однажды, когда он разбирал в суде дело, тот самый Лентул, которого наши отцы запомнили как интригана без всяких правил, подошел и, набрав побольше густой слюны, плюнул Катону прямо в лоб; тот утерся и сказал: «Ну, Лентул, теперь я смогу всем засвидетельствовать, что неправы те, кто говорит, будто у тебя нет бесстыжего рта» [216] .
215
Неясно, имеется в виду знаменитый киник — Диоген Синопский или Диоген из Селевкии (так называемый Вавилонянин), стоик.
216
Марк Порций Катон Младший (Утический) и Корнелий Лентул Сура.
39. (1) Ну вот, Новат, в собственной душе нам с тобой удалось установить добрый строй: она у нас либо вовсе не чувствует гнева, либо не опускается до него, будучи выше. Теперь посмотрим, как нам смягчить чужой гнев; ибо мы ведь желаем не только исцелиться, но и исцелять.
(2) Первую вспышку гнева мы не осмелимся унимать словами. Она глуха и безумна; посторонимся и дадим ей время. Лекарства приносят пользу, если давать их в промежутках между приступами. Мы стараемся не раздражать воспаленные, неподвижно уставленные в одну точку глаза, не моргать ими и не двигать; так же мы не беспокоим и прочие недуги, пока не пройдет первая лихорадка. В начале болезни главное лечение — отдых. (2) Ты скажешь: «Не много же пользы в твоем снадобье, если оно умиротворяюще действует на гнев лишь тогда, когда тот сам уже пойдет на убыль!» Не совсем так. Во-первых, мое лекарство заставляет его быстрее пойти на убыль. Во-вторых, оно не дает ему вспыхнуть снова. Не осмеливаясь унимать гневный порыв, оно обманывает его, убирая с глаз долой все орудия мщения, а также симулируя гнев, чтобы в качестве товарища и соболезнователя иметь большие влияния в качестве советчика, добиться отсрочки и отложить наказание под тем предлогом, что оно недостаточно и требуется большее. (3) Оно пойдет на любые ухищрения, чтобы успокоить вспышку буйного помешательства. Если гневный пыл растет все неудержимее, надо сбить его либо стыдом, либо страхом перед чем-нибудь таким, чему человек не в силах противиться. Если становится слабее, надо затевать приятные беседы и рассказывать интересные новости, чтобы жажда знания отвлекла человека от гнева. Рассказывают, что один врач, который должен был вылечить царскую дочь и не мог сделать этого без железа, спрятал скальпель в губку и, долго и нежно лаская ее пораженную опухолью грудь, неожиданно взрезал ее. Если бы он поднес лекарство открыто, девушка не далась бы; а нежданную боль ей пришлось вытерпеть. Бывают вещи, которые излечиваются только обманом.
40. (1) Одному ты скажи: «Смотри, как бы твоя гневливость не стала удовольствием для твоих врагов». Другому скажи иначе: «Смотри, как бы не уронить тебе свое душевное величие и ту твою знаменитую твердость, в которую верит большинство окружающих. Клянусь Геркулесом, я и сам возмущен и страдаю за тебя сверх всякой меры, но надо выждать некоторое время. Подлец будет наказан — схорони жажду мести в своей душе; позже, может быть, ты воздашь ему и за это вынужденное промедление». (2) Когда человек в гневе, не стоит в свою очередь гневаться на него за это или бранить: он только пуще разойдется. Ищи к нему разных подходов, но все помягче, разве что только ты окажешься лицом столь важным, что в силах будешь так пресечь чужой гнев, как это сделал божественный Август, когда обедал у Ведия Поллиона. Один из рабов разбил хрустальную чашу; Ведий приказал схватить его, предназначая для отнюдь не обычной казни: он повелел бросить его муренам, которых содержал у себя в огромном бассейне. Кто усомнится, что это было сделано ради удовлетворения прихоти изнеженного роскошью человека? Это была лютая жестокость. (3) Мальчик вырвался из рук державших его и, бросившись к ногам Цезаря, молил лишь об одном: чтобы ему дозволили умереть любой другой смертью, только не быть съеденным. Взволнованный неслыханной доселе жестокостью, Цезарь приказал мальчика отпустить, а все хрустальные чаши перебить перед своими глазами, наполнив осколками бассейн. (4) Так он употребил свое могущество во благо. Друга своего он мог бы побранить так: «В разгар пира ты велишь хватать людей и раздирать их на части в невиданных до сих пор казнях? У тебя разбили чашу — так за это надо выпотрошить человека? Ты так высоко себя ценишь, что в присутствии Цезаря уже отдаешь свои распоряжения о казни?»