Finis Mundi. Записи радиопередач

Дугин Александр Гельевич

Эта история, рассказанная в предпоследней части Второй песни Мальдорора заканчивается плохо. Больше всех страдает, естественно, совесть. Те, кто знают Лотреамона, не удивятся. Все кончается тем, что Мальдорору надоедают муки совести, которую подсылает к нему его извечный антипод — демиург-Креатор — и он одной рукой расплющивает ее тельце в порошок, а другой — отрывает голову. С этой головой он и бродит посреди бездн, прыгает в пропасти, путешествует по многочисленным мирам, объединенных общей осью — осью бесконечного зла и неизбывного безумия. Как трофей Паллады, как голова Медузы, обглоданный череп совести служит Мальдорору, чья кожа на груди неподвижна как могильная плита, для борьбы с его антиподом — его силу и непобедимость он сознает, но и отступать не собирается. La lotta continua. Борьба продолжается.

Первое полное издание "Песен Мальдорора" появилось в 1924 году спустя 50 лет после его смерти. Оно вызвало общую эйфорию у сюрреалистов и первая книга Эдгара Кине "Лотреамон и Бог" вполне отвечала такому порыву: Творец, под сильным влиянием фрейдизма трактовался как "отец первобытного племени", жестокий и кровожадный, а потому столь яркое свидетельство богоборчества вызвало столь некритический восторг. Гастон Башляр в своей книге «Лотреамон» уже более сдержан и берет "Песни Мальдорора" скорее в качестве иллюстрации к

своей доктрине четырех элементов космогонии. Морис Бланшо рассматривает Лотреамона в экзистенциалистской перспективе. Любопытная вещь: любая литературоведческая или философская школа всегда выбирала "Песни Мальдорора" полигоном своих интеллектуальных маневров. В конце концов, французские структуралисты на основе текстологического анализа пришли к выводу, что произведения Лотреамона не более чем пародия на романтиков — Шатобриана, Байрона, Гюго, Ламартина и т. д. Ничего другого и нельзя было ожидать в этот обескровленный садо-мазохистический век. Люди нашей эпохи не активны, но реактивны: они жаждут, чтобы их оскорбляли и били — только таким образом скапливаются силы для ответного удара, только тогда возникает «оправдание» для действия. Поэтому спонтанный, резкий, жестокий Лотреамон стал идеальным объектом для реакций и комментариев.

— Но вряд ли его миссия сводится к тому, чтобы дразнить и стращать двуногих космической полночи, пугать их кошмарами и извращениями, поражать их скудное воображение нескончаемой феерией противоестественно жестоких преступлений и патологически безумных метафор.

— Да, на самом деле он и не ставит таких целей (если он вообще ставит какие-то цели). Просто для Лотреамона нет запретных тем, а потому рассказы о странных перверсиях и диких агрессиях, изложенные в его этически возвышенной манере, воспринимаются как назидание и напоминание — в жизни нет таких категорий как «больное» и «здоровое», «молодое» и «старое», мир открыт нормальным, спокойным глазам.

— И эти нормальные спокойные глаза созерцают такое…

"Я сделаю следующее: сконструирую и реализую котлован в сорок квадратных лье и соответственной глубины. Там будет жить колония вшей, да, омерзительно девственных вшей. Они будут свиваться, извиваться серпантином, змеиться во всех направлениях. Замысел у меня такой: я вырву вошь из волос человечества и после трех ночей спаривания брошу в котлован. Человеческая сперма, бесполезная в любых случаях, будет принята на сей раз, принята фатально. Через несколько дней множество монстров, сжатое, сконцентрированное в материальное ядро, вырвется на свет божий. Это отвратительное скопище со временем расширится, обретет гибкую текучесть ртути, разветвится в бесчисленные ветви, займется взаимопожиранием — рождаемость все равно превышает смертность. Время от времени я смогу подбрасывать в яму какого-нибудь ублюдка, проклятого матерью или, допустим, руку… Оглушу хлороформом какую-нибудь девушку и ночью отрежу…

Если вши покроют планету, как песок морской берег, род человеческий будет уничтожен в чудовищных страданиях. Я с крыльями ангела, распростертый в пространстве, созерцатель."

Невыносимо одиночество высшего существа посреди одиноких толп. Ты приближаешься к существу, внешне удивительно похожему на тебя, ты насчитываешь найти в общем и целом сходный организм с похожими реакциями и общим набором реакций и жестов, но вдруг — о ужас! — перед тобой стопка холодца, аляповатое чучелко, набитое шлягерами, обрывками не своих фраз и несмешных шуток, призрачными пленками чувств, опьяненное безградусными нищими соками постыдно пошлых сновидений… Они говорят, двигают руками и ногами, улыбаются, сетуют, призывно стреляют глазками — этими странными дырами, с обратной стороны которых — тоненькая полоска фольги… От созерцания фигур и движений этих бессмысленных скорлуп становится невыносимо одиноко. Как чудовищно это одиночество, известное только психически больным, поэтам и ангелам. Поразительно какой странный выход из этой фатальной ситуации нашел Мальдорор…

"Мальдорор сидя на прибрежном утесе размышляет, какое счастье иметь друга, родственную душу. Поднимается ураган. Мальдорор замечает большой парусный корабль, который терпит крушение — штормовой ветер разносит паруса в клочья. Усилия команды бесполезны, корабль тонет. Какой-то юноша борется с бурными волнами и похоже у него есть шанс добраться до берега. Однако по мнению Мальдорора никто не должен спастись. Он прицеливается, стреляет, голова навсегда исчезает в волнах. И здесь появляются акулы — вода смешивается с кровью, кровь с водой. Самая крупная и великолепная акула бросается на своих соплеменниц и затевает бешеную схватку. Восхищенный Мальдорор с ножом в руке ныряет, плывет ей на помощь. Вдвоем они расправляются с врагами. Они долго, несколько минут смотрели друг другу в глаза и удивлялись беспримерной жестокости взглядов. Плавали кругами, не теряя друг другу из виду и каждый размышлял: "Нет подобного еще не встречалось. Подобное зло могущественней моего зла." И увлеченные сократили дистанцию — акула рассекала волны плавниками, Мальдорор — руками. Озаренный, ошеломленный, каждый созерцал собственный портрет. Их разделяло не более трех метров и тогда… скользнули, соприкоснулись как любовники, обнялись нежно и деликатно словно брат и сестра. Ласковая привязанность возбудила плотские желания: руки раскинулись, сомкнулись, нервные бедра всосались пиявками в эластичную клейкую напряженную кожу монстра: руки, плавники переплелись, груди, животы втиснулись, образуя темно-опаловую массу в терпких выделениях водорослей: в бушующем урагане, в зигзагах молний, извиваясь на брачном ложе пенистых волн, они унеслись, вращаемые подводным течением, в неведомую глубину бездны и соединились в безобразном, целомудренном, непрерывном соитии. Наконец! Я более не одинок в этом мире. О моя первая любовь!"

Это было прекрасно, также прекрасно, как изъеденная проказой звезда, как случайная встреча дождевого зонта и швейной машинки на операционном столе".

Лотреамон уникален тем, что он единственный поэт, причем живший не так давно, у которого полностью отсутствует биография. Мы не знаем о нем абсолютно ничего. Он остался только в форме литературного текста, в котором он живет, существует, обосновывает свое бытие. Лотреамон — это не человек, но текст, особое текстовое существо. Это напоминает латинский термин — Intelligentia, которым схоласты и маги называли "умные сущности" сверхчеловеческого, развоплощенного плана. Энигматичность Лотреамона столь велика, что существует целая серия реконструкций его личности, которые варьируются от фигуры пародиста и юмориста до "извращенного ангела" и "иерарха темных сил". Неясно, шутник ли, демон ли, ироничный эрудит ли, революционер ли… Никакой определенности. Но раз он совершенно неизвестен, значит на то есть причины. Я думаю, что непроницаемая пелена мистерии, окружающая личность Лотреамона, это выразительный знак, заставляющий нас пересмотреть наше представление о реальности литературы, об онтологии текста. Когда говорят о доминации Логоса, интеллектуально-вербального начала над комплексом субстанциальных реальностей, имеют в виду нечто весьма смутное, некую игру ума, некую абстракцию. Первый Ум или Первый Логос выносится далеко за рамки человеческого опыта, а все составляющее наш обычный язык считается профанической, низкой, материальной реальностью. Это могли бы оспорить маги, которые подобно персонажу рассказа Гофмана вызывали духов по школьной азбуке. Это фонетическая кабала, оживленное слово, эвокация. Но, увы, под магами сегодня понимают исключительно закоренелых проходимцев, да и сами представители этой странной и тревожной профессии в ее изначальном значении, вряд ли стали бы применять к себе это затасканное, окончательно опошленное шарлатанами слово. Лотреамон восстанавливает оперативно-магическое, теургическое измерение языка. Когда мы прикасаемся к его тексту, невозможно отделаться от ощущения, что мы на самом деле вступаем в какой-то реально существующий, но совершенно неожиданный, новый, с телесной наглядностью новый мир, где нет самого главного и привычного для нас элемента — нет личности автора, нет человека. Текст без автора. Слово без того, кто его написал. Тревожное свидетельство, оставленное существом без качеств. Сгустившаяся в слова и знаки препинания зловещая ткань невместимого знания. Leatreamont, L'Eau Tres Amont. По фонетической каббале — это звучит как "Вода из самого Истока, из Верховья реки"… Безусловно, эта Вода растворяет, это коррозивная жидкость. Все это очень стильно напоминает герметическую традицию, алхимию. И многие пассажи из Песен Мальдорора явно содержат намеки на Великое Делание алхимиков.

Как иначе можно истолковать следующий пассаж — знаменитый пассаж Лотреамона из второй Песни об Андрогине. Этот пассаж, если я не ошибаюсь, невеял Вам, Евгений Всеволодович, Ваше изумительное стихотворение о Terra Foliata, об алхимической земле, занесенной золотой листовй осени…

Тот, кто знает о Terra Foliata,может забросить книги,и кто не знает Terra Foliata,никогда не научится читать.Это — перистая снежная земля,усыпанная оранжевыми листьями,огненная неподвижность ускользающей ртути,щупалец розово-невидимый,произрастающий на планете Сатурн.На луговых одуванчиках спит андрогинВ его волосах змеится двойная спираль.Рядом спит книга —"Cosmocophia" Роберта Фладда.И в Лебеде леденеет Леда.Это древняя, древняя легенда…

У Лотреамона — два врага. Один Человек, другой — его творец.

"Моя поэзия состоит единственно из атак всеми возможными средствами из атак на человека, этого ублюдка, и на его создателя, который не должен был бы, по моему мнению, создавать подобную сволочь. Тома моих книг будут копиться и копиться до скончания моей жизни и однако, вы не найдете в них никакой другой идеи, кроме этой, неизменно, вечно присутствующей в моем сознании".

Кажется, яснее не выразится, и банальный морализирующий разум услужливо подсказывает — "откровенный сатанизм", «богохульство». Если бы все было бы так просто, то мир представлял бы собой примитивный механизм, духовный путь был бы подобен путешествию на электричке, а история представляла бы собой распорядок дня в детском саду — с мудрыми воспитателями и бессмысленным времяпровождением, в котором ритм незамысловатых наказаний и поощрений прививает недорослям элементарные социальные навыки. Бог, конечно, любит простецов и юродивых, но это еще не значит, что он любит мещан, лицемеров, моралистов и агрессивных посредственностей. С Лотреамоном так просто не разобраться. Элементарное чувство вкуса подсказывает, что все намного сложнее. И внимательному взгляду сразу же открываются многозначительные детали. Так, например, Лотерамон нигде в своих текстах не употребляет слово «Бог». Ни разу. Случайно? У этого автора либо все вообще чистая случайность, тогда и говорить не о чем, либо все, вплоть до малейших деталей, до знаков препинания нагружено абсолютным смыслом. Когда Лотреамон говорит о «творце», «Креаторе», «демиурге», на которого обращена его уважительная ненависть, он имеет в виду нечто особое.

Современный человек и его «создатель», возможно, принадлежат к особой, весьма не очевидной реальности, не имеющей никакого отношения к тому, что понимает под человеком" и «творцом» Традиция. В обнаружении этого головокружительного факта, в разоблачении этой кошмарной Истины состоит величайший смысл послания Лотреамона. То, что на первый взгляд представляется вершиной богохульства и святотатства, оказывается, на самом деле, выразительным и впечатляющим изложением сугубо традиционной доктрины. Путь мира согласно циклической логике священной Традиции двигается от Блага ко Злу, от позитивного полюса к негативному, от Золотого века к Железному, от Крита юги индусов к Кали-юге. Вначале времен человечество пребывает под правой, благословляющей, милосердной дланью Божества. И Творец и творение в этот райский период благи и отношения между ними гармоничны, исполнены любви. В конце времен все меняется радикальным образом. Человечество подпадает под левую, карающую длань, живет в режиме раскола, безумия, помрачения, хаоса и вырождения. Это апокалиптическое человечество есть уже порождение иной сущности, выдающей себя за «создателя», порождение «узурпатора», «обманщика». Световое Божество удаляется, на его место приходят мрачные могущества теневых сторон высшей реальности, "иные боги" Лавкрафта. Высшей формой обмана и гипноза является стремление привить человечеству последних времен иллюзию того, что между ним и «божеством» сохраняются те же отношения, что и в начале времен. Та же гармония, то же послушание, та же любовь. Апокалиптическое человечество воздвигает над собой химеру, поганого идола, возведенного в чин «создателя». А на самом деле, вся эта псевдо моралистическая пастораль лишь прикрывает реальную бездну извращения, порока, греха, низости и лжи. Против такой реальности и восстает златокудрый Мальдорор, противник «демиурга», волевая, героическая антитеза «Креатора» современного мира. Это — мэтр "Пути Левой Руки", и именно под этой дланью настоящего абсолютного Бога и находится наш исторический цикл. Любопытно, что и в христианстве, этой уникальной, головокружительной религии Любви и Света, идет речь о двух пришествиях Сына Божьего. Первое — в страдании и Спасении. Это — проявление Божественной милости. Второе будет Страшным. Это богословское догматическое определение нагружено важнейшим смыслом — Суд — Страшный. Пришествие — Страшное. Так сугубо христианский цикл истории, лежащий между Первым Милостивым и Вторым Страшным Пришествиями, повторяет в сжатом виде, как финальное, эсхатологическое резюме всю историю мира — от земного рая до земного ада. И Конец христианского века совпадет с Концом мира вообще. Но это — отдельная тема.