Финляндия. Творимый ландшафт
Шрифт:
Вообще за молитвы перед образами и создание (дарение или оплату написания) изображений святых полагались большие бонусы. Так, в 1474 году датский король Кристиан I совершил пилигримаж в Рим, где папа удвоил ему индульгенцию на 40 000 – сорок тысяч! – лет за молитвы перед образом. Обычно же донаторам выдавалась индульгенция на 100 дней, которая действовала в течение десяти лет. Этот церковный бизнес более-менее устраивал общество, пока, как известно, Альбрехт Бранденбургский не отдал продажу индульгенций на аутсорсинг банкирскому дому Фуггера. Молодой способный политик очень нуждался в деньгах, так как должен был расплатиться с папой за право сохранить за собой целых два архиепископства – в Майнце и в Магдебурге. И дом Фуггера выдал ему заем в счет права продавать индульгенции в Майнце, Магдебурге и Бранденбурге, которое, в свою очередь, предоставил Альбрехту ждущий расплаты папа. Наглость этой финансовой операции спровоцировала Мартина Лютера в 1517 году выступить против Римской церкви.
С посещаемостью церквей
Как и единороги, русалки, хотя и редко, все же встречаются в средневековых английских церквях. В храмах Слэптона и Норсантса они плавают в воде, как рыбы, между ног святого Христофора, держа в руках бронзовые античные зеркала, и всякому ясно, что это – сирены, языческая нечисть, побежденная христианским духом. Со времен Одиссея сирены воплощали непреодолимый для всех, кроме настоящего героя, смертельный соблазн. Но вот понять, какую роль играет русалка в хаттульском и лохьяском раю, на стенах церкви в Пернае столь же сложно, сколь и разузнать, кто ее там изобразил [14] .
14
М. Безрукова полагает, что росписи церквей в Хаттуле и Лохье сделаны живописцем из мастерской Альбертуса Пиктора, а сирена в церкви Святого Лаврентия – символ зла (обмана и тщеславия), соседствующий с изображением жадности и насилия в виде лисы; см.: Безрукова М. Искусство Финляндии. Основные этапы становления национальной художественной школы. М., 1986. С. 16.
Д. К. Зеленин, знаток культа русалок, описывая их двойственный нрав, отмечает, что по большей части у славян русалки считаются нечистой силой. Они могут быть полезны людям, в основном девушкам, которые вовремя, на русальной неделе, то есть сразу после Пасхи, принесли им жертвы в священных рощах, лугах и у водоемов. Таким разумным девицам русалки посылают женихов и всячески им помогают в личной жизни. Они, как полуденные девы, могут стеречь урожай, однако работающих в поле в полдень, чего делать нельзя, запросто напугают до смерти – нашлют полдневный панический ужас. По мнению Зеленина, восточные финны переняли образ полуденной девы у славян. Но само слово «русалка» связано с христианством Западной Европы, где в календарь вошли rosalii, переделанные на востоке в русалии – те самые русальные недели. (Розалии же были известным древнеримским праздником почитания мертвых, иногда они сочетались с днями violation [15] , которые были отнюдь не связаны с насилием, как можно вообразить, а с украшением мемориалов фиалками; эротический характер римских розалий, унаследованный русалками, в полный рост представлен на картине сэра Лоуренса Альма-Тадема «Розы Гелиогабала», где гламурная древнеримская молодежь в любовном экстазе купается в копне розовых лепестков.)
15
Лат. violatio – осквернение, поругание.
Зеленин считал, что русалки – это духи умерших не своей смертью, то есть «заложные покойницы». А. Н. Веселовский видел в них более древний образ: духов предков, чьи тела отправлялись к вечному горизонту на своих погребальных ладьях-кострах. Такая версия может быть косвенно связана с поддержкой функции плодородия. Юха Пентикяйнен, специалист по эпосу «Калевала», рассказывает, что сюжет о девушке, которая предпочитает утопиться, но не пойти замуж за старика и превращается в рыбу, характерен для народов Арктики: в посмертной жизни такая невеста обретает лучшего жениха, рыба же является символом женской плодовитости [16] .
16
См.: Pentik"ainen, Juha Y. Kalevala Mythology. P. 45.
Помогает ли русалка как древний родовой дух Еве в христианском раю произойти на свет, или в райском хозяйстве Лохьи она существует наряду с рыбами, утками и другой живностью, мы, вероятно, никогда точно не узнаем. Как не скажем с уверенностью, что за фигурка возникает в пространстве южной стены храма Святого Михаила в Пернае на самом ее верху. Можно подумать, что это волхв с возом даров на санях, так как над ним горит огромная пятиконечная звезда с кружками на концах лучей. Но странно, что он один – одинокий путник под Рождественской звездой. А вдруг это ведет свою лошадь Торфяной Томас? – так в финских народных сказаниях называют смерть. Иначе непонятно, почему к западу от него изображен лабиринт – символ вечности и перехода в загробную жизнь у многих народов.
При этом если человеческая фигурка сделана очень неумело и схематично, как дети рисуют «повешенного», лошадь изображена во всем блеске архаической анималистики. Фигурки лошади и стартующей птицы напоминают наскальные изображения животных в довольно похожей на эти фрески технике: при помощи линий, нанесенных на камень красной глиной. В церквях, конечно, эти фигурки рисовали по сухой штукатурке, но некоторые особо ценные образы, как посвятительные кресты, сначала впечатывали горельефом, как петроглифы, и только потом красили.
Финские наскальные изображения стоят того, чтобы их увидеть. Ближайшие доисторические лоси, священные животные Великой Праматери, идут один за другим над водой озера в парке Верла, где любой может изучить эти магические рисунки V тысячелетия до н. э., сделанные, вероятно, со льда, если подплывет к ним на лодке или на другом берегу от этой отвесной скалы дождется, когда она вечером будет правильно освещена солнцем.
Возвращаясь к другому древнему символу – лабиринту, надо заметить, что вообще геометрические абстракции в христианских церквях встречаются нечасто. Мы знаем одну такую золотую картину-мозаику на самой макушке того из куполов венецианского собора Святого Марка, на стенах которого ярусами ниже изображено сотворение мира: отделение света от тьмы, создание ангелов, потом вод и тверди, заселение их морскими гадами, животными и птицами, появление Адама и Евы, Всемирный потоп. Лабиринт на полу выложен и при входе в собор Шартра. Метафоры высшей вечной жизни, вбирающей в себя жизни земную и небесную, – спирали – есть в куполах московского храма Василия Блаженного. В средневековой астрологии с образом лабиринта связано было представление о движении планет и ежегодном обновлении.
Лабиринты, похожие на бесконечные гребни волн в чаше моря, встречаются на храмовых стенах в Суоми так же часто, как на тыльных сторонах минойских ритуальных «сковородок». Не говоря уже о том, что магические лабиринты из валунов лежат и стоят по всей Скандинавии. Северные легенды рассказывают: великан-шаман Антеро Випунен спит в «третьем лабиринте» – в кишках огромной щуки, а душа его в это время совершает трип между тремя мирами (подземным, земным и небесным) в поисках священного знания, магических вещих слов, способных отвести зло или излечить. Карта этих путешествий изображалась на шаманских бубнах, ритмичный звук которых собственно и позволял шаману переноситься на волне из одного мира в другой. В двенадцати километрах от города Пюхяранта, где когда-то обращал в христианство финнов святой Генрих, находится у деревни Рихтниеми магический посвятительный круг из камней – vihtynmaanrinki – вещий круг земли. Не случайно, должно быть, святой Генрих расстался с жизнью невдалеке от этого древнего капища. Но есть одно уникальное изображение в церкви Святого Зигфрида в Сипоо, которое, кажется, только бытийный опыт ХХ века – опыт модернизма – мог бы создать. Увидеть его, подобно большинству финских средневековых фресок, можно летом, с середины мая по август, когда в этих большей частью опустелых храмах сидят юные волонтеры, чтобы все могли повидать местные святыни и чудеса.
Сипоо расположен на реке Сипоонйоки, которая была когда-то судоходной, а теперь по ней можно проплыть лишь на байдарке. Недалеко от села Сёдеркюля был замок Сиббесборг и с 1450 года стоит храм Святого Зигфрида. Мы приехали туда уже к вечеру по дороге в Хельсинки, в построенный в 2011 году архитекторами Ола Лайха, Микко Пулкиненом и Марко Кивистё Дом музыки – Мусиккитало, на концерт Григория Соколова. Вечернее солнце было гораздо мягче и щедрее дневного. Врата храма стояли открытыми настежь, чтобы собрать последнее в этот день тепло. Взад-вперед летали птички, нашедшие внутри церкви более защищенный дом, чем снаружи, где над полями часто появляется ястреб. Фоном к их щебету звучала музыка. Это у алтаря упражнялась на фисгармонии девушка-волонтерка. А у нее за спиной, на стене замер в центре лабиринта человечек – своеобразная мишень, нарисованная охрой в фокусной точке черных концентрических кривых, странно напоминающих срез человечьего мозга. Мы присели на сохранившуюся в церкви средневековую скамью позора, потом посчитали окружности лабиринта – их было двенадцать. Вероятно, этот символ действительно связан с цикличностью времени, с идеей убывающего и прибывающего года, круговорота зимы и лета, смерти и жизни. Человек в мишени стоял у меня перед глазами, когда Григорий Соколов внизу на сцене в центре овального зала Дома музыки волшебным образом извлекал из рояля звуки, кажется не прикасаясь к клавишам. К светящейся самой музыкой сцене со всех сторон сбегали лесенки, подсвеченные так, как это любил делать Аалто, словно легкие водопады, истекающие из гранитов Финляндии. Струясь среди обшитых темным деревом рядов театра, они напоминали проходы-проливы всех лабиринтов, по которым должна пройти душа, как струги древних финнов и карелов шли через свои ярви и веси, бесконечные озера, реки, шхеры, чтобы в конце концов выйти в открытое море.