Финская руна
Шрифт:
Он улыбнулся собственной мысли, что его, судя по именам, возможно, занесло в страну победившего эльфийского социализма. Викторов чуть даже не расхохотался от подобного предположения, еле сдержав выплескивающие наружу эмоции. «С нервами что-то надо делать», — выскочила предупреждающая мысль-вешка. — «Не дай бог, запаникую, все: тогда — капец. Валерьянки, что ли, попросить?».
— Как дела, друг команчей, Оцеола Верная Рука? — наконец нашелся, что спросить, Слава. — Много ли сегодня скальпов ты принес для своих бледнолицых скво?
— Оцеола, товарищ отделенный командир, был вождем племени семинолов! А Верная Рука — белый охотник! Скальпы не носили для скво, а вешали на пояс! — просто убил наповал гостя из будущего своими энциклопедическими знаниями юный активист из скаутской организации, исполненной в неповторимой версии Страны Советов.
— О-о! — восхитился
С этими словами он слез с насиженного места и прошел в угол, где выудил из мешка с бело-синими тесемками сверток, из которого вынул один из доставшихся ему по легенде компасов. Это была наручная модель компаса Адрианова, простого, как кирпич, надежного, как пуля. В мешке их находилось примерно три десятка, и Слава ничем не рисковал, подарив один из них, не выпадая из легенды.
У явно одинокой женщины троих ее детей наверняка не часто баловали подобными роскошными подарками. Волна детской радости и счастья захлестнула всех присутствующих. Только мать осторожно спросила: «А вам за это ничего не будет?» На что Слава беспечно отмахнулся рукой. Но вот слово «будет» неожиданно аукнулось в душе. Внезапно он погрустнел и нахмурился. Викторов только сейчас понял, что через два года от этого дома, да что от дома, от всего поселка, от всего пригорода, останутся лишь пепелища и растасканные на укрепление фортификаций обломки досок. Большая часть живущих здесь — умрут, сгинут кто под пулями, кто под бомбами и снарядами. Часть попытается стать партизанами и погибнет в борьбе, остальных угонят в самое настоящее рабство — в Германию.
И предок у Славки тут живет, дед со своими братовьями и сестрами — недалеко, в Любанях. Деду еще четырнадцать лет. Его угонят в Германию, откуда он трижды попытается сбежать, но трижды его будут ловить и выдавать властям будущие жители славных прибалтийских республик. В первый побег поймавшие деда литовцы поставят того у стенки рядом с раненым нашим летчиком и после дадут залп. Они расстреляют раненого и беспомощного соседа, пытаясь несчастного парня, из извращенного чувства юмора, хорошенько запугать. После плена, в сорок пятом, изможденного, но радостного деда наша родная советская власть отправит далеко на север, за полярный круг — уже как пособника фашистов. Забавно, но срок он будет отбывать с одним из будущих героев Брестской крепости. Будущих — потому что пройдет не один год, прежде чем писатель Смирнов напишет свою страшную повесть об одном из самых ярких, среди прочих, так и оставшихся неосвещенными, многочисленных и не менее героических эпизодов жуткого начала войны. Тогда они все были виноваты — и за собственный плен, и за свое рабство. Не государство и его руководители, подписавшие народ на бойню, не сумевшие избежать войны, а те, кого поэзия беспощадных времен называла «нулем». Время было такое. Хотя что лучше — государство, существующее без цели, с вымирающим населением и почти атрофировавшейся армией, пожираемое изнутри собственным чиновничьим произволом и жадностью, с народом, настроенным предельно пессимистически, или стремительно модернизирующаяся хищная империя, набирающая мускулы за счет выжимая всех соков и затягивания поясов у своих, тем не менее, значительно более довольных в массе своей, чем в первом варианте, судьбой оптимистически настроенных граждан? Это вопрос вопросов, причем уже скорее идеологический, чем моральный или философский.
Слава, вспомнив про деда и его более чем непростую судьбу, покрывшись холодным потом, начал оживлять в памяти жизненные перипетии своих родственников в те времена. С ужасом он осознал, что нынешней властью, с ее теорией классовой борьбы, он наверняка рассматривается как самый настоящий кулак. В самом деле, в свое время всех его четырех прадедов раскулачили! И на Алтае, и в Кандалакше, и под Киевом, и в Любанях. Причем везде раскулачивали со стрельбой, беготней и даже кое-где простреленными комиссарскими кожаными куртками. Одного прадеда в тридцать восьмом вместе с братом расстреляли за то, что были карелами. Их жен посадили. Остальные же более-менее пережили бурные двадцатые и жестокие тридцатые, затем, во время Великой Отечественной, кто был годен, воевали с фашизмом. Викторов знал, что кроме прямых предков у него не так уж и много осталось родственников после этого периода истории, — большая их часть сгинула на фронтах кровавой войны.
В общем, приплюсовывая сюда все произошедшее уже с ним, с учетом обстоятельств его здесь феерического появления, перспективы у Славы вырисовывались самые нерадужные. Попадаться на глаза местной контрразведке было никак нельзя. И вообще необходимо вести
Рано утром, к дому бывшей дворянки подъехал довольно сильно потертый жизнью грузовичок и ритмично забибикал. На удивление всех присутствующих в доме, заночевавший у них солдат не вскочил как угорелый, и не помчался, роняя по дороге портки, к машине, чтобы вернуться в лоно родной Красной Армии, а вместо этого перевернулся на другой бок и захрапел пуще прежнего. Когда Галина Кондратьевна стала расталкивать никак не желающего просыпаться крепко уснувшего гостя, Слава спросонья вновь никак не мог взять в толк где он и что это за место, и самое главное, что за тетка в старомодном платье его сейчас пытается растормошить. Не сразу, но память к нему вернулась. Сумбур последних дней замелькал перед глазами. Пошли третьи сутки, как он находится в этом мире, застрявшем в 1939 году, где детям репрессированных коммунистов дают переливчатые и звучные эльфийские имена.
— За вами пришли!
Славе неожиданно поплохело. «Кто пришел?! Неужели…»
Шофер, не дождавшись пассажира, замолотил кулаками в дверь. При этих барабанящих звуках, женщина вздрогнула, побледнела и застыла на месте с остекленевшим взглядом. Что-то страшное напомнил ей этот неприятный и настойчивый звук.
— Галина Кондратьевна! — попытался прийти на помощь Викторов, который, наконец, припомнил данное ему председателем обещание помочь с транспортом. — Так это, вы сами сказали, за мной пришли. Шофер. Не надо так бояться.
Хозяйка отмерзла, оживилась, уже хорошо знакомым Славе жестом всплеснула руками, впустила в дом нетерпеливого водителя и стала собирать постояльца в дорогу. Вошедший оказался почему-то незнакомым для женщины новым шофером в совхозе Михалыча. Но они быстро нашли общий язык.
— Товарищ водитель! — обратилась к зашедшему гостю Галина Кондратьевна. — Вы же через северные районы города поедете? Передайте, пожалуйста, вот этот сверток дочери моей подруге Ксении, я вам напишу на бумажке где она служит. Я вас за это горячими пирожками с капустой одарю!
— Она, кстати, ваша ровесница и не замужем, — добавила хозяйка с некоторой симпатией поглядев на Славу. Викторов немного покраснел.
Родион, так звали шофера, будучи человеком простым, ломался с просьбой не долго, и выходя с крыльца вовсю работал челюстями, перемалывая своими крупными белыми зубами вкуснейшие произведения кулинарного искусства, вышедшие из-под рук на всю округу славящейся мастерицы в этом деле. Как догадался Викторов из невнятных и нечленораздельных объяснений водителя, пытающегося расхвалить хозяйку, с набитым снедью ртом — Галина Кондратьевна пекла пирожки так вкусно, что ее было не превзойти. Слава относился к той категории людей, для которых престижность еды стояла чуть выше ее вкусовых качеств. Это стало следствием не индивидуального психического отклонения данного молодого человека, а результатом планомерной бомбежки массового сознания усилиями тысяч PR-менеджеров по продвижению продукции, которую, по мнению производителей, надо было есть, а не, например, ставить на полку. Но что вы хотите от еды, в рекламе которой, чтобы она выглядела свежей и вкусной, и, главное, естественной, жидкости заменяют глицерином, обмазывают клеем, обрабатывают паяльными лампами и заливают лаком? Избалованный пирожными и эклерами, Слава не сразу проникся глубиной спектра восхищения своего спутника. Но, получив рекомендацию от гурмана-поклонника, сам решил приобщиться к народной кухне, и, откусив кусочек, тоже издал подобие возгласа радости. Правильно говорят, что самая лучшая реклама по продвижению товара — это прилюдная оценка эксперта. Ведь еще до этого, находясь в доме, Викторов проглотил пару-тройку пирожков, и ни что в его организме не вызывало бурного восторга вкусом и запахом.
Совместное поедание пирожков настроило шофера и его спутника на единую волну подчеркнутой доброжелательности. И только сейчас Слава понял, что не может сформулировать точно место, куда именно ему надо попасть на границе с Финляндией. Вчера вечером прикинул варианты, но кроме общих постулатов он выдавить из себя не смог, так как с местной географией находился в полных неладах. Говорить водителю старые наименования поселков и местечек Слава не стал — запалился бы тогда сразу. И как быть? Тут Викторова спас его благоприобретенный на предыдущей работе навык современной рыночной борьбы, так называемый звонок ложного клиента, который на самом деле преследует собой выяснение ценовой и скидочной политики у конкурента, а не попытку купить оптом и подешевле. Смысл этого приема в том, чтобы выдрать из сотрудника конкурирующей фирмы максимум информации, прикинувшись косноязычным дебилом.