Фиолетовый гном
Шрифт:
Молодым торговать было не положено, эти слова: положено – не положено, вообще, определяли весь уклад солдатского быта. Молодым положено драить полы километрами и чистить картошку тоннами. Молодым положено тащить службу, мучительно пытаясь не заснуть на посту.
Два шага влево, два – вправо. Пост № Н докладывает, за время несения боевой службы происшествий не случилось. Все. Отбой. Пошел на хер! Это уже про себя, мысленно обращаясь к окопавшемуся в тепле, на пульте связи «дедушке».
Было холодно. Сереге тогда казалось, что он промерз на всю оставшуюся жизнь. До глубины костей. Летом еще ничего, а в остальное время – всегда холодно. Когда стоишь на вышке по три часа, никакая одежда не спасает. Зимой стрелка термометра зашкаливала за сорок, смены начинали меняться через два часа, а то и через час. Серега как-то обнаружил, что, если перед выходом на пост полностью одетым, в ватных штанах, валенках и полушубке посидеть пять-десять минут на горячей батарее, замерзать начинаешь позже. Тепло словно накапливается в организме.
Холод, впрочем, тоже накапливается. До следующего выхода на пост полностью отогреться не удавалось…
Иногда жизнь скрашивали «дачники». Перебросчики. Они подъезжали на машинах, медленно, осторожно, прятались, как могли. Только где в степи спрячешься? Часовые с вышек видели их как на ладони. «Дачники» перекликались через периметр с зеками и пытались перебросить в зону «дачки»: целлофановые пакеты, перетянутые изолентой. Ничего особенного: чай, сало, масло, конфеты, колбаса, сигареты. Иногда попадались грелки с водкой. Еще реже – деньги. Охота на «дачников» была для солдат и спортом, и развлечением. Их пасли, выслеживали, поджидали, прячась за досками забора ограждения внешней запретной зоны. Некоторые доски солдаты специально расшатали, чтобы можно было неожиданно выбежать из-за забора всей оравой.
Поймать «дачников» удавалось редко, да и что с ними делать? Давали по морде и отпускали. А вот перебросы часто доставались солдатам. Водку и деньги, правда, забирали офицеры. Зато в караулке было сало, масло или колбаса. И, разумеется, чай. Главная валюта колонии. Чефир.
Серега всегда думал, что чефир – это нечто особенное. Как наркотик. Оказалось, ничего особенного. Просто чай. Очень крепкий. Как можно более крепкий. Сначала он не понимал, в чем его смысл. Постепенно втянулся. Понял. Почувствовал. Глоток сделаешь, и словно теплая волна внутри пробегает. Легкая такая волна, приятная, бодрящая. Караульные солдаты, как и зеки, чефирили при любой возможности. Втянулись.
Серега тоже быстро втянулся.
Когда на призывном пункте они узнали, что команду направляют в сибирский конвой, Серега даже обрадовался. Вообще-то он хотел в Афганистан, но конвой – это тоже не плохо. Тоже романтика. Вышки, собаки, часовые с автоматами, притихшая, затаившаяся зона… Мужская служба!
Все так и было. И деревянные вышки, скрипевшие на ветру, и хриплые завывания караульных собак, обожравшихся на питомнике пресной казенной кашей, и автоматы с боевыми патронами, и приземистые бараки колонии. Асфальт и бетон, расчерченные решетками локальных зон. Заунывные, кликушеские звуки сигнализации периметра, срабатывающей по своей, внутренней, никому не понятной логике.
Все это было… Романтики не было. Только тоска. У них, солдат, была своя тоска, у пьющих прапорщиков и сильно выпивающих офицеров – другая, у зеков внутри, за периметром – своя. А в принципе все одно и тоже. Тоска по воле, по свободе, по отношениям с женщинами и чистым носкам вместо портянок. Порой ему казалось, что каждый камень, каждая решетка колонии пропитаны этой безнадежной тоской. Завыть впору, как собаке. Или повеситься. Или застрелиться, по-солдатски, на посту из боевого оружия, как стрелялись задроченные дедами молодые воины или сами старослужащие, когда кто-то там, на воле, за кого-то выходил замуж, не дождавшись служивого.
В принципе, что армия, что колония – разница невелика, сделал свой вывод Серега. Какая разница, где тебя подстригут, подравняют, покажут место возле параши и научат лизать вышестоящие сапоги с должным усердием?
Потом, много времени спустя, когда в стране заговорили, что рождаемость падает, число россиян сокращается с каждым годом и нация вымирает, Серега в этой связи вспомнил свою службу. Усмехаясь, думал о том, что бывшая советская, а ныне российская армия тоже немало старается для всеобщего и полного вырождения, хотя об этом и не говорят в СМИ. Если здоровых мужиков самого бесшабашно-репродуктивного возраста загоняют в казармы за колючую проволоку дрочить на телевизор и иллюстрированные журналы – откуда взяться потомству?
Впрочем, это только его мнение, он на нем не настаивал. Честно говоря, ему – по фигу.
Может, и прав Жека – поколение кромешных индивидуалистов…
Часть III
Школа выживания
С утра пораньше Серега постучал в комнату к Малышеву.
Ноль эмоций и фунт презрения.
Он дернул ручку и вошел.
Спал, конечно, друг Жека. Дрых, как сурок на лежбище, закопавшись в широкую кровать, словно в окопы полного профиля. Держал оборону от наступившего утра.
А кто говорил – встану, встану?..
Хорошее было утро. Лучи солнца, пробиваясь сквозь прикрытые жалюзи, делали комнату полосато-нарядной. Когда Серега отдернул жалюзи и открыл окно, в комнату ворвался радостный птичий гомон. Свежо пахло морем и смолистой греческой хвоей.
Все-таки красиво живут господа греки! Хвоей дышат, птичек по утрам слушают… Курорт, а не жизнь, позавидуешь.
Молодцы! Сделать курорт из собственной жизни – это тоже искусство. Чего в России никогда не удавалось – это сделать курорт из собственной жизни. Сколько ни строили курортов – а все равно получались учреждения лагерного типа с усиленным режимом охраны. Как по чертежам кофемолок-кофеварок-мясорубок собираются неизменные автоматы Калашникова. Ментальность виновата? Неистовые поиски сверхидеи для всего человечества, за которыми, как за деревьями, не видно леса?
Впрочем, чего это он расфилософствовался с утра пораньше, одернул себя Серега. Не время и даже не место. Типичное занятие среднерусского интеллигента, умученного неоконченным высшим образованем – с самого утра и с болью размышлять о Державе. Вместо того чтобы умыться, почистить зубы или хотя бы трусы подтянуть с колен, усмехнулся он. От лишних умствований без того завшивели сверх разумного, как отмечал еще лютый царь-реформатор Петр Первый.
Тут Жеку бы разбудить – вот задача, тринадцатый подвиг Геракла, незамеченный неблагодарным потомством. Это вам не львов кусать, Сергей Батькович…
Рано, конечно!
Но кто просил взять его с собой купаться? Не Жека ли? Кто распинался с вечера, мол, встану пораньше, искупаюсь с тобой и на работу, как на праздник. Спозаранку, мол, мысли острее, а чувства свежее. Раннее утро – время для мыслителей и философов, время пробуждения новых идей вместе с зарей на востоке, это еще древние понимали…
Ишь, как носом выводит мыслитель-философ! Просто весь в идеях, как в слюнях на подушке!
Серега сильно потряс Жеку за плечо.
Просил – получай. За базар, по понятиям, отвечать надо. У нас – не в Греции, у нас – так, без башки, но по понятиям, раз брякнул – год расхлебываешь…