Фирма
Шрифт:
И никогда ничего не болело. Да что там — не болело! Он не чувствовал своего сердца, не чувствовал почек, легких… Ни с похмелья, ни во время скандалов с подчиненными и конкурентами — ни разу организм не дал сбоя, не оплошал, не вывел его из строя.
А сегодня вот обнаружилась печень.
«Не болит, — думал Гольцман. — Пока не болит. А ну как вступит? Что тогда?»
В памяти живо всплывали истории, случавшиеся с его знакомыми.
Игорь Мурашев. Рухнул без сознания в своем издательстве, и не где-нибудь, а стоя перед кассой в ожидании получить гонорар за новую книгу. Сначала,
Или Валька Гурвич. Прямо с улицы в больницу увезли… Инфаркт. Слава богу, люди помогли, посторонние совсем, а могли ведь и мимо пройти. Не вызвали бы «неотложку» — все, кранты…
Сколько таких историй было — уму непостижимо. И все его, Гольцмана, ровесники. Возраст…
Нет, нельзя сейчас сломаться. Никак нельзя. Всю жизнь горбатился, работал дни и ночи без сна и отдыха. Вот наконец засветило что-то впереди, капитал какой-никакой сколотил, так ведь нужно и пожить в свое удовольствие… Иначе — что? В могилу деньги забирать? Так там они вряд ли понадобятся.
Борис Дмитриевич посмотрел на влетевшего в кабинет Матвеева с плохо скрытой злостью.
«Молодой… Сволочь… Меня переживет, гаденыш, — подумал Гольцман, испытывая непонятную, внезапную и острую ненависть к подчиненному. — Мое ведь место займет. Как пить дать. Стоит мне чуть слабину дать — все, поминай как звали. Приеду из больницы, а в моем кресле уже этот красавец сидит. И еще объяснит потом — мол, нельзя дело останавливать, процесс должен быть непрерывным… Сам научил, сам ему первые уроки давал… Нет, нельзя расслабляться, нельзя… Никаких болезней!»
— Ну что, Митя, как все прошло?
Борис Дмитриевич усилием воли отодвинул черные мысли и постарался переключиться на приятные и привычные повседневные дела. Даже нацепил на лицо совсем не обязательную для Матвеева улыбочку — дурацкую, слащавую, чуть ли не отеческую.
— Класс, Борис Дмитриевич! Вот так бы каждый месяц, просто супер! Работа — не бей лежачего. Сказка, одно слово.
— Согласен. Только, видишь, к сожалению, эта вещь одноразовая. Может быть, года через два повторим. Каждый месяц — нереально. Даже два раза в год — нереально. Раз в год — с большим напрягом. Народ не пойдет. Проверено.
— Да, черт возьми. Все хорошее быстро кончается.
— Деньги сняли с касс?
— Сняли. Можно делить.
— А чего делить? Все наше. Десять процентов фирме, десятку — москвичам, и хорош. Сколько остается?
Митя положил на диван свой кейс, открыл его и начал выкладывать на черную кожу сиденья пачки денег, перетянутые тонкими зелеными резинками.
— Так сколько там должно получиться?
— Аншлаг был, Борис Дмитриевич.
— Ого! Поздравляю!
— Значит, если в бакинских — пятьдесят штук. Минус зал…
— Так ведь мы за зал вперед заплатили.
— Ну, я имею в виду мелочь всякую. Пожарники, билетерши, гардероб…
— А, ты в этом смысле…
— Ну да. Значит, чистыми у нас — с уплаченной арендой, со всеми вычетами по мелочи — сорок семь.
— Не балуешь ты билетерш.
— Да ладно. Три штуки как сквозь пальцы утекли. Столько там шакалов в этом зале образовалось! Все тетеньки-администраторши в очередь выстроились.
— Ну-ну. Давай цифры.
— Короче, пять штук кладем на фирму. Десятку — в сторону. Остается тридцать две. По тонне ребятам. Двадцать девять. Блядь, деньги просто на глазах исчезают. Ну вот, двадцать девять…
— Помнишь фильм «Место встречи»?
— Ну?
— Так с почином вас, Глеб Егорыч.
— Спасибо, Борис Дмитриевич. Значит, двадцать девять…
— Ну что ты телишься? Делим пополам, и все. Тебе что, деньги не нужны?
— Как же-с, как же-с… Еще как нужны.
— Вот и все. Давай считай деревянные и езжай менять на биржу. Сейчас я позвоню, тебя встретят наши парни. А, черт… Им-то ведь тоже надо… Короче, списывай с нас трешку в пополаме. Отдашь ее тем, кто встретит.
— Крыша, что ли?
— Нет, мать твою, подпол. Крыша, кто же еще? Игнат подойдет, ты его знаешь.
— На чем ехать?
— На своей и поезжай. Коля сядет с тобой в кабину, а там, у биржи, Игнат все будет держать под контролем. Посчитал?
— Да. Вроде все верно.
Митя сложил деньги обратно в кейс, кивнул Гольцману и вышел из офиса.
Оглянувшись, он посмотрел на свежеотремонтированный подъезд и железную, с кодовым замком, дверь парадного.
Как это Гольцман умудряется, когда ему нужно, делать ремонт такими темпами?
Да и не только ремонт.
Продажу— покупку квартиры Стадниковой они оформили в рекордно короткие сроки. Вся процедура заняла примерно неделю. Еще прах рок-звезды не был развеян по ветру, а в его бывшей квартире уже начался ремонт. Да и принадлежала она теперь не вдове героя андеграунда, а фирме «Норд».
Всего за месяц был снят документальный фильм о жизни и творчестве Василька, включающий многочисленные интервью, воспоминания современников, панорамы мест, где жил и бывал Леков, фрагменты из его концертов разных лет и торжественные кадры развеивания пепла над Петропавловской крепостью.
Гольцман настоял на концептуальном решении, хотя режиссеры, работавшие над картиной, предлагали сделать несколько дублей. Кто из зрителей разберется, что там летит с борта вертолета — прах музыканта или просто сигаретный пепел? Но Борис Дмитриевич заставил снимать все по-честному, с настоящим прахом. Правда, в самый ответственный момент что-то случилось с камерой, и ровно половина эпизода была записана с техническим браком. Только тогда Гольцман дал добро на дубль, и всю процедуру повторили. Впрочем, в результате, после монтажа, все равно получилось так, что большую часть эпизода в кадре находилась урна с настоящим прахом. И только панорама Петропавловки с купами деревьев и блестящим шпилем сбоку смотрелась уже сквозь сигаретный пепел. Но кто об этом знал? Да никто, кроме оператора, Мити и Гольцмана… И еще — Стадниковой, которая скорбно сжимала губы, держа в руках сначала урну с прахом покойного мужа, а потом — с содержимым трех автомобильных пепельниц…