Фирменная пудреница
Шрифт:
Ужасались, разумеется, той сумме, которую я не пожалела на такое дело, но восторгались мною. И это всеобщее восхищение до такой степени меня размагнитило, что я совершила абсолютно несвойственный мне поступок: дала посторонней, в общем-то, женщине поносить принадлежащую мне вещь. Точнее, тот самый роскошный белокурый парик, который успел мне до чертиков надоесть за время нашего с ним вынужденного совместного сосуществования.
Произошло это вот как. Поохав и поахав насчет моей роскошной прически, одна из дам обратилась ко мне с совершенно неожиданным текстом:
— Милочка, а не можете ли вы оказать мне небольшую услугу?
Я, грешным делом, решила, что речь идет о сопровождении ее в магазин в качестве личного переводчика. Хотя, вот провалиться мне на этом месте, не помню, чтобы афишировала перед кем-нибудь свое знание языка. Впрочем, в том эйфорическом состоянии, в котором я пребывала последние дни, вполне могла утратить бдительность. Так что на всякий случай насторожилась:
— А чем, собственно, я могу быть вам полезна?
Прозвучало отнюдь не любезно, несмотря на некоторую изысканность формулировки, но дама, похоже, не обратила на это внимания.
— Понимаете, завтра мы с подругой идем в варьете. Уже сдали деньги — по пятьсот франков, — и вдруг я сообразила, что с такой прической, как у меня сейчас, не то что в кабаре — в универмаг идти стыдно…
— Вы хотите, чтобы я дала вам адрес парикмахерской? Пожалуйста.
— Ах нет, милочка, что вы! Я не могу платить за пустяки такие бешеные деньги! Я просто хотела попросить вас одолжить мне на завтра ваш роскошный парик. Вам он явно не нужен, а я и так блондинка…
Ну, если бы я вылила себе на голову полный флакон перекиси водорода, тоже была бы блондинкой. Не понимаю женщин, которые красят волосы и напрочь забывают о том, что они имеют неприятную особенность: отрастая, возвращаться у корней к естественному цвету. А вообще логика восхитительная: выбросить пятьсот франков, чтобы посмотреть на раздетых девочек в варьете и выпить бокал скверного шампанского, и пожалеть сто франков на прическу. Ну, у богатых свои причуды. Так или иначе я собиралась вежливенько ей отказать, но пока придумывала пристойный предлог, момент был упущен. Дама вцепилась в меня, как клещ в собачий хвост, а я, поняв, что роль переводчика мне не грозит, неожиданно для себя согласилась. В конце концов мне этот самый парик предстояло надеть еще только один раз — на обратном пути в Москву, а портить отношения с товаркой по группе было глупо. Впрочем, я бы пошла и на это, если бы не находилась в восхитительно-добродушном настроении: пусть пользуется, черт с ней.
По-видимому, дама почувствовала, что ей просто повезло, иначе пришлось бы за красоту выкладывать свои кровные. Так или иначе она ухватила парик, который я ей протянула, точно утопающей — спасательный круг, и молниеносным движением напялила себе на голову. Ничего более кошмарного в жизни не видела — точь-в-точь баба-яга из детского спектакля. Интересно, я в этом парике так же смотрелась?
— Прелестно! — воскликнула эта безумная, созерцая себя в карманном зеркальце. — Вы ангел, милочка, спасибо вам большое! Я только причешусь поаккуратнее…
И исчезла в направлении дамской комнаты. Вернулась, надо сказать, в почти пристойном виде, но до совершенства ей было еще ой как далеко.
— Я завтра подкрашусь как следует и другое платье надену, — утешила она меня. — Это же просто мой естественный цвет!
Никогда не была почитательницей женского ума, но всякий раз, сталкиваясь с подобным феноменом, теряю дар речи. Не родилась еще женщина, у которой был бы такой собственный цвет волос. Даже Аська, натуральная блондинка, что-то делает со своими патлами, чтобы они смотрелись поэффектнее. И парик заказала под цвет краски, а не родной шевелюры. А у этой — свои такие же, извольте радоваться. Впрочем, что я взъелась на нее — и так богом обижена. Сама слышала, как она жаловалась, что настоящие мужчины перевелись лет двадцать тому назад. Посему она одинока, а ей, по ее собственным словам, тридцать два года. С двенадцати лет разочароваться в мужчинах — это что-то особенное.
Вечерняя прогулка после ужина на сей раз никого не прельстила: накрапывал дождь, который вот-вот должен был перейти в приличный ливень. Я, правда, с удовольствием посидела бы в каком-нибудь кафе на террасе, ибо в девять часов вечера в Париже все самое интересное как раз только и начинается. Но одной было немного боязно — сказывалась московская выучка: после наступления темноты из дома лучше не выходить. Совковые корни, если вдуматься, — страшная вещь. Дай бог, чтобы наши дети не получили их в качестве генетического наследства!
К тому же я здраво рассудила, что перед завтрашним свиданием было бы неплохо выспаться. Ну и, разумеется, поберечь то хрупкое сооружение, которое красовалось на моей голове. Малейшая оплошность — и вновь стану похожа на оплешивевшую белку.
На следующее утро за завтраком мне пришлось долго и нудно объяснять нашему гиду, почему я не поеду вместе со всеми на Эйфелеву башню. На ее памяти подобного не случалось: все туристы, независимо от возраста, национальности и страны проживания, лезли на самый верх этой башни, чтобы увидеть город с высоты птичьего полета.
— Я боюсь высоты, — сказала я чистую правду. — Если влезть на табуретку, еще куда ни шло. А если, скажем, на стремянку, то уже плохо. Голова закружится, вполне могу упасть.
— А вы не подходите близко к ограде. И вообще, там все предусмотрено: парапеты высокие, специальные ограждения. Захотите — не вывалитесь.
— Я и не хочу вываливаться, — продолжала я с ангельским терпением гнуть свою линию, — но, согласитесь, глупо лезть на башню, чтобы стоять там с закрытыми глазами. А если я их открою, у меня закружится голова. И не хочу я ничего рассматривать с птичьего полета: я не воробей и не голубь, летать не умею.
— Но вы все-таки подумайте, — не унималась наш гид. — Второй такой возможности вам может и не представиться.
— Какой возможности? Умереть от страха перед высотой? Для этого мне вполне достаточно в Москве взобраться на Останкинскую башню.
В общем, диалог у нас был замечательный и закончился он дружеской ничьей. Гидша решила, что я просто-напросто пожалела тридцать франков на входной билет. А дамы из нашей группы, все еще переживавшие мой поход в парикмахерскую, решили, что я чокнутая. По совокупности, так сказать, поступков.
Я не спорила. Скупая так скупая, чокнутая так чокнутая. Они отправились на свою экскурсию, а я — на свидание.
Ах, если бы я могла прожить в Париже хотя бы месяц! Даже за истекшие сутки мой французский существенно улучшился, тем более что я переборола свое почтение к грамматике и просто-напросто наплевала на нее. Так дело пошло веселее: набор существительных, прилагательных и глаголов у меня был достаточно обширным, предлоги я расставляла как бог на душу положит, а все остальное пустила на самотек. Самое интересное — Анри понимал меня лучше, чем накануне. Еще интереснее было то, что и я его понимала почти дословно, а не с пятого на десятое.