Физическая невозможность смерти в сознании живущего. Игры бессмертных (сборник)
Шрифт:
Ясно, что после этой сцены я расстроился и разозлился, потому что в очередной раз вспомнил Мари. Как я был уверен когда-то, что проведу эти три года с ней! Это мы могли бродить по ночным залам, это ее смех мог звучать среди безмолвных статуй. И мне не было бы никакого дела до Эмиля и всех остальных. Но все испортила эта Восьмая. Как будто ей мало, что из-за нее Мари не попала сюда – она еще каждую минуту ищет, как бы навредить мне. Сегодня весь вечер прислушивалась к моему разговору с Седьмым. Как будто если я сижу боком, мне не видно, как она посматривает в нашу сторону, поправляя волосы.
– Молодец, – прошелестел голос Николь, как только я оказался у двери тамбура. – Минута в минуту. Можешь заходить.
Я нажал ручку и очутился в знакомом помещении. Ничего здесь не изменилось с момента моего первого и единственного посещения. Все тот же уголок юного спартанца. Воспоминания нахлынули мощной волной. Я вспомнил свои сомнения, холодный белый коридор, безучастное лицо Люсьена. Отсюда началась моя бессмертная жизнь, здесь она, возможно, и завершится, когда придет срок.
Прикрыв за собой дверь, я сел на стул и взглянул на стопку бумаги, лежавшую на столе. Вот и мое первое произведение. Ну что ж, полюбопытствуем, что я там понаписал. Мне предстояло провести здесь не менее получаса – самое время, чтобы ознакомиться со «своим» творением. Не размышлять же здесь, в самом деле.
Тамбуры были известны бессмертным как Комнаты Размышлений. Как и во многих других вопросах, координаторы эксперимента не затрудняли себя придумыванием правдоподобных объяснений. Нужны кабинки для общения с внешним миром? Пожалуйста – получите помещение, куда любой человек может удалиться, чтобы поразмыслить в одиночестве.
Может, конечно, возникнуть законный вопрос: зачем понадобились такие комнаты, если есть превосходные квартиры и многочисленные секции? Как зачем? Очень просто: в своей квартире бессмертному может наскучить. А в секциях сложно сосредоточиться, там всегда кто-нибудь ходит. Проблему решают Комнаты Размышлений. Хочешь думать в располагающей атмосфере – иди и наслаждайся. Никто тебя не потревожит. Вот такое объяснение. Впрочем, единственному человеку, для кого оно предназначалось, скармливали и не такое.
Несмотря на столь высокое предназначение тамбуров, ассоциация с уборной, пришедшая мне на ум в первый день, только усилилась, когда неделю спустя я, гуляя, набрел на один из них. Оказалось, что после того, как в комнату заходил человек, на двери выскакивала красная табличка. Только вместо «Занято» на ней было написано «Размышления. Просьба не беспокоить». Я чуть не расхохотался, представив себе, сколько шуток вызвала бы эта надпись, если бы актеры могли откровенно общаться.
Книга открывалась коротким обращением автора к читателям. В нем Пятый заявлял, что решил предложить своей аудитории опыт в новом стиле. Он намекал на то, что эта манера письма еще не отработана и что она будет шлифоваться с течением времени.
Предупреждение это было явно кстати. Уже с первой страницы веяло скукой. Изящный, отточенный стиль моего предшественника сменился штампованными сухими фразами. Я просмотрел с десяток листов. Диалоги были неестественными, персонажи безликими, сюжета как такового не было. Популярного писателя больше не существовало. Вместо него за машинку сел тот лишенный творческого воображения человек, который писал книги Пятого до того, как мой предшественник взялся за это дело.
Я уныло пошелестел страницами. Подписываться под этим убожеством совсем не хотелось. Лавры талантливого литератора пришлись впору, и угроза потерять их отнюдь не радовала. Несмотря на фальшь, опутывающую мир бессмертных, я подозревал, что уважительное отношение читателей к книгам Пятого было искренним. А теперь мне предлагали распрощаться с читательской любовью.
Разумеется, с точки зрения целей эксперимента уровень литературных упражнений бессмертных не имел ни малейшего значения. Машина должна была работать без сбоев, а побочные продукты этой работы никого не интересовали. Поэтому институту незачем было нанимать талантливого писателя. Работу мог выполнить относительно недорогой профессионал, способный быстро и безболезненно настрочить сто страниц текста, не нарушая запретов. Я уже слышал эти пересуды в Секции Трапез: «Да, исписался Пятый, исписался. Пора ему менять занятие». Капризничать по поводу низкого качества книги было просто смешно.
Чтобы оставаться талантливым писателем в глазах бессмертной общественности, у меня был только один выход.
– Нет и еще раз нет, – сказала Николь.
– Но почему? – продолжал настаивать я. – Дайте мне хотя бы попробовать.
– У тебя все равно не получится. А книгу пора выпускать. Ты ведь понимаешь, что подобные события у нас распланированы.
– Но это будет совсем небольшая задержка. Я управлюсь за несколько недель.
– Конечно, управишься. С тремя строчками.
– Послушай, ты забываешь, что я профессиональный журналист.
– Ты профессиональный зануда, – рассмеялась она. – И к тому же профессиональный очковтиратель. Можно подумать, мне неизвестно, что твоя журналистская деятельность сводилась к написанию конспектов.
– Не только! – запальчиво возразил я. – Меня печатали в газетах.
– Это не имеет значения.
С этим я спорить не стал, но от своего предложения не отступился.
– Ну хорошо, – согласилась она наконец. – Я поговорю с Тесье. Но на успех особо не рассчитывай.
Однако Тесье неожиданно согласился. Я не знал, какими соображениями он при этом руководствовался, но так или иначе мне дали добро на написание своей книги. На план и первую главу отводилось десять дней. В случае неудачи в свет выходила столь не понравившаяся мне поделка в «новом стиле». Я чувствовал себя так, будто подписал договор с суровым парижским издательством.