Физическая невозможность смерти в сознании живущего. Игры бессмертных (сборник)
Шрифт:
Наши разговоры казались мне воплощением двусмысленности. Любой фразой я пытался сказать ей: «Я так скучал по тебе. Ты нужна мне. Я люблю тебя». Но мои средства были скупы, и, несмотря на все усилия, у меня не получалось выразить свои мысли.
– Ты ведь знаешь, что я работаю над книгой?
– Да, Пятый.
– Я не очень доволен тем, что написал в последнее время.
– Почему?
– Мне кажется, я уделяю недостаточно внимания главной героине.
– Ты бы хотел посвятить ей больше страниц?
– Я бы хотел посвятить ей все страницы, но не могу этого сделать. Мне надо
– Я понимаю.
– Ты понимаешь?
– Да, думаю, что хорошо понимаю, о чем ты говоришь.
– Это как бы конфликт личных пристрастий и законов жанра.
– Ничего страшного. Ты справишься.
– Надеюсь. По крайней мере, со временем. Ладно, я пошел. До встречи.
– Увидимся.
И мы расходились, приветливо улыбнувшись друг другу. Вечером, придя к себе, я восстанавливал в памяти наши разговоры. И каждый раз в них обнаруживался новый смысл, возможно даже такой, который Мари вовсе не вкладывала в свои слова.
Временами я задавал себе вопрос: а не вызвана ли эта пламенная влюбленность обстоятельствами, в которых мы находимся? Запретный плод сладок, и сложно вообразить плод, окруженный большими запретами. Возникли бы у меня такие же чувства, не будь мы скованы в своих действиях? Стал бы я так же радоваться одному намеку, если бы нам не нужно было запрятывать в каждую фразу двойной смысл? И не ослабнет ли мое влечение в тот день, когда все препятствия исчезнут?
Но каждый раз я приходил к одному и тому же ответу. Да, своей влюбленностью я немало обязан обстоятельствам. Именно они придали ей полноту и силу, которых, возможно, не было бы в других условиях. Но теперь, когда любовь со мной, я знаю, что она не уйдет вслед за вылепившими ее обстоятельствами. И вновь душа принималась за свое веселое пение.
Однако в эти радостные трели вплетались не самые веселые нотки. Как ни крути, а Мари была для меня абсолютно недоступна. Более того, я не видел ни малейшей надежды на улучшение ситуации.
Об официальном разрешении на роман говорить не приходилось. Связи были строжайше запрещены, равно как и любые проявления сексуальности на людях. Наши одежды были свободны и непроницаемы, наши женщины не знали косметики и завивки. Кокетство и флирт не были ведомы бессмертному обществу. Говорить о сексе было не то что неприлично, а неинтересно. Хотя всем было известно, откуда появляются дети. Просто этому процессу придавалось не больше значения, чем стрижке ногтей. В отличие от нормального человеческого общества, секс в представлении бессмертных не был связан с наслаждением. Все аспекты супружеской жизни оставались личным делом немногочисленных пар. Неудивительно, что на фоне этих негласных запретов бурное развитие искусств порой представлялось мне какой-то гигантской сублимацией.
Единственной формой связи между мужчиной и женщиной являлся брак. Примечательно, что местное супружество было в буквальном смысле союзом, угодным небу. Ибо каждый союз заключался по прямому повелению Господа. Без какой-либо видимой причины Всемогущий мог объявить, что такой-то и такая-то должны вступить в брак, чтобы впоследствии увеличить население мира. Мужчина при
Разумеется, в реальности такого принудительного спаривания никогда не происходило. Все существующие браки были заключены в незапамятные времена, и никто не знал, когда Господь пожелает создать новый союз. Никого, впрочем, это и не волновало.
Раньше я иногда задумывался над тем, как бедному подопытному преподавали эту доктрину. Наверное, маленький Зритель вприпрыжку прибегал к маме и спрашивал:
– Мама, а почему вы с папой решили сделать меня?
– Потому что так повелел Господь, – улыбалась она в ответ.
– А как вы узнали об этом? – вопрошал малыш.
– Однажды все люди услышали голос Господа, который повелел нам с твоим папой стать мужем и женой.
– А я тоже когда-нибудь услышу этот голос? – не унимался любознательный ребенок.
– Конечно, услышишь, моя радость, – ласково отвечала мама.
– А кто станет моей женой?
– Та, кого выберет Господь.
– А кого он может выбрать?
– Не знаю, сыночек. Кого бы он ни избрал, она еще не родилась.
– А сколько я буду этого ждать?
– Никто не знает этого. Но тебе не надо торопиться. В этом нет ничего особенного.
Малыш задумывался, а потом задавал маме нелегкий вопрос:
– А почему я должен ждать, пока Господь выберет мне жену? Почему я не могу выбрать ее сам?
«Потому что невозможно раз в три года подбирать женщин, которые будут одновременно хорошими психологами и превосходными актрисами, согласятся спать с тобой, будут неотличимы друг от друга в голом виде и при этом смогут абсолютно одинаково вести себя в постели», – с жалостью думала она. Но вслух отвечала:
– Потому что Господь несравнимо мудрее нас. Он лучше знает, что должно происходить в мире. А теперь давай я почитаю тебе книжку.
Так что мне оставалось уповать либо на голос небес, либо на свою изобретательность.
Несколько дней спустя я сообщил Николь, что мои литературные попытки не увенчались успехом. За отсутствием альтернативы я не возражал против публикации «своей» рукописи. Моя менторша отнеслась к этому сообщению довольно равнодушно.
– Ты совсем отказываешься от своей идеи или все-таки попробуешь писать? – спросила она.
На фоне последних событий недавняя затея казалась теперь малопривлекательной. Уныло корпеть над полными фальши сочинениями вместо того, чтобы разговаривать с Мари? Спасибо, не надо. Однако сама идея «творческого запоя» мне понравилась, и я решил не отказываться от такой возможности уединяться.
– Конечно, буду пробовать, – бодро ответил я. – Только надо больше времени. Трудно писать, сестра.
К моему удивлению, пояснять последнюю фразу не пришлось.
– Как хочешь, Серапионов брат, – отозвалась Николь. – Заказ на следующую книгу мы будем давать через три месяца. Если до этого времени что-нибудь напишешь – дай знать. Желаю удачи.