Физическая невозможность смерти в сознании живущего. Игры бессмертных (сборник)
Шрифт:
А потом… Упадочные настроения всегда опасны. Впрочем, это не совсем верное слово. В общем, постепенно мысль эта стала овладевать многими умами. Ведь подопытный остановился в развитии именно в возрасте двадцати пяти лет – четко на том пороге, который мы установили сами. А если бы мы окружили его сорокалетними людьми? Дошел бы он до того же возраста? И как ни допотопна была наша наука, мы все-таки умеем копнуть очень глубоко. Мы не умеем менять, мы не умеем лечить, зачастую даже не можем понять, но видеть-то мы можем…
Понадобилось десять лет, чтобы осознать это печальное
Сначала я напряженно ловил каждое его слово, ожидая развязки, но к этому моменту все стало казаться мне чуть ли не бредом. Они что, решили махнуть рукой на все только потому, что за десять лет не смогли понять, почему их создание остается молодым? Некоторые вещи исследовали столетиями.
– Не понимаю, – начал я, – почему…
– Это сложно понять, – жестко отрезал Катру. – И еще сложнее принять. Но похоже, что дело обстоит именно так. Между ним и обычным человеком нет никакой разницы. И никакого противоядия в его организме тоже нет. И не было. Такого противоядия вообще ни в каком виде не существует. Он просто не принимал яд. А мы все принимали. Все поголовно. Все страждущее человечество. И ежедневно по капле продолжаем подливать его себе и друг другу. Вопрос был с самого начала поставлен неверно.
Вопрос не в том, почему не стареет он. А в том, почему стареем мы. И если мы хотим кого-то сравнивать, чтобы понять механизм старения, надо сравнить двадцатипятилетнего человека и сорокалетнего. Обычный человек в этом смысле представляет собой гораздо больший интерес для исследования, чем этот уникум.
Мы стареем и умираем, потому что уверены, что должны стареть и умирать. Потому что мы верим в это на таких глубинных уровнях сознания, которые не можем контролировать.
Ни во что, ни в одну другую идею человек не верит так неистово, так свято, как в неизбежность своей смерти. Мы даже не верим в это – мы знаем. А между тем наиболее правильный вывод из этого полувекового эксперимента состоит в том, что смерть от старости – это атавизм. Но, в отличие от других атавизмов, этот не исчезнет в процессе эволюции. Потому что он не физиологический. Именно та связь мозга и тела, которая делает подопытного вечно молодым, заставляет всех остальных стареть. Это один и тот же фактор. Никто не должен стареть и умирать. Никто! Мы не создали бессмертного человека из этого младенца. Мы лишь ввели его в естественное человеческое состояние. В то состояние, в которое сами не можем и, наверное, никогда не сможем войти.
Кто знает, сколько миллионов лет назад произошел этот скачок. Может быть, даже в тот момент, когда человек стал человеком. Но люди всегда жили в мире, наполненном старением и смертью. И всегда будут жить в нем. Мы сами сжигаем свои тела, отдавая себе приказ стареть.
– Но ведь разница все-таки есть! – горячо возразил я. – Пусть не там, где вы предполагали. Не в крови, не в клетках. Вы же сами сказали: это мозг. Различие у него в сознании! Раз приказ стареть не отдается, значит, его мозг чем-то отличается.
– Конечно, отличается, – с легкостью согласился Катру. – Так же, как и ваш мозг отличается от моего. Но если вы умеете писать стихи, а я нет, то вся современная наука не в состоянии взять это ваше умение и привить его мне. Мы не можем имитировать работу мозга. Так, простейшие биотоки, примитивные команды. Как можно говорить о глубоком исследовании мозга, если мы не знаем даже элементарных вещей? Никто не знает, что такое мысль, никто не знает, что такое личность, разум, душа, наконец. Мы не знаем абсолютно ничего. Может быть, когда-нибудь, через сотни или тысячи лет, люди смогут проникнуть так глубоко. И тогда же они, возможно, смогут дотянуться до тех нитей, которые связывают разум и тело. Может, им даже удастся остановить старение.
Но только наш эксперимент помогает в этом не больше, чем изыскания средневековых алхимиков. Он уже давно перестал быть попыткой доказать теорию, создать эликсир, облагодетельствовать человечество. Он превратился в попытку осознания того простого факта, что, зная о смерти, нельзя от нее уйти. И надо сказать, осознавать это очень горько.
Он хрустнул сцепленными пальцами.
– Это в какой-то мере иронично. Только это очень страшная ирония. Люди – единственный биологический вид на планете, способный поставить такой эксперимент и обнаружить, что старение не является обязательным атрибутом жизни. И только люди в состоянии осознать, что им никогда не будет доступна жизнь без старения. Жизнь без смерти.
Вы еще молоды, вам это все кажется абстракцией. Мне пятьдесят два. Вы знаете, как это мучительно? Каждый день видеть его, понимать, что он не меняется, знать, что ты ничем не отличаешься от него. И знать, что ты одряхлеешь и умрешь, а он нет. А еще страшнее – сознание того, что ты не можешь не давать этот яд своим детям.
Я молчал. Я уже чувствовал, что не раз вспомню этот разговор и, возможно, не раз пожалею о том, что он состоялся. Но сейчас меня занимал другой вопрос. Неужели все так безнадежно? Ведь одного-то человека они вырастили.
– А почему бы не использовать тот опыт, который вы накопили? Только в больших масштабах? Можно построить целый город, взять сотню детей и растить их по вашей методе. А потом появится следующее поколение…
– Мы думали об этом, – печально сказал Катру. – Колония… Мы – одни, вы – другие. Но это означает, что с момента рождения детей надо полностью изолировать от их родителей, семьи, всего нашего мира, придумать для них суррогатный мир и растить их там, подальше от зараженного смертью человечества.
И все для чего? Для того чтобы, не зная ни отца, ни матери, ни реального мира, они росли в этом склепе, не подозревая о смерти? А что потом? Ведь рано или поздно их надо было бы вывести на солнечный свет. И они увидели бы смерть в ее многоликих проявлениях. Это был бы такой удар по психике, что, можете не сомневаться, те из них, кто не сошел бы с ума, тысячу раз прокляли бы своих воспитателей. А затем, наверное, состарились бы и умерли. И еще неизвестно, не скорее ли, чем обычные люди. Я и так не представляю себе, что ждет нашего подопытного…