Флёр
Шрифт:
— Ну, а ты? — спросила Флер. — Ты с ним еще теснее связан, чем Сергей. Сергей ведь только помощник Нахимова, не больше.
— Меня отозвали, — признался Петр. Заметив, как в ее глазах промелькнуло отчаяние, он продолжал: — Вот та главная причина, которая заставила меня прийти к вам. Не волнуйся, я не возвращаюсь опальным. Я — человек императора. Меня сюда послал лично он, чтобы проследить кое за чем, и теперь я возвращаюсь, чтобы представить ему свой рапорт.
— Под «кое за чем» ты, разумеется, подразумеваешь Меншикова. Выходит, ты способствовал его падению?
— Нет, моя маленькая, во всем виноват он сам. Да ты не расстраивайся. В России дела делаются именно таким образом. Между прочим, все это происходит не у него за спиной. У Меншикова в Петербурге есть свои шпионы, вероятно, они даже обедают с моими, выкладывая все друг перед другом!
— Ах, Петр, не шути. Это так ужасно.
Он ласково похлопал ее по руке ладонью.
— Нет, не очень. Все играют по правилам, а в каждой игре всегда можно выиграть, если ты умнее и сноровистее противника. Но Сергей, как мне кажется, в последнее время не очень пристально следил за разворачивающимся спектаклем. Поэтому он может и не знать, какой кульминации достигло развитие событий. Мне думается, ему нужно как можно скорее возвратиться в Петербург. Когда, по-твоему, он сможет выехать?
— Через неделю, если только не простудится, будет хорошо питаться и хорошо спать по ночам.
— Отлично. Я поговорю с ним, посмотрю, смогу ли я его переубедить. Кстати, путешествия зимой более удобны, чем в любое время года. Сани бегут быстрее экипажей.
Итак, предстоит возвращение в Петербург, — размышляла Флер. Она, конечно, будет только рада поскорее уехать из этого ужасного города, но как ей не хотелось встречаться в столице с семьей Полоцких, однако в Петербурге это неизбежно. Они были так добры к ней, к тому же ее брат увез их дочь в чужую страну, куда им фактически доступ закрыт. Все их мечты о ее славном, блестящем будущем разбиты — теперь их Милочка опозорена, от нее отвернулся свет. Полоцкие давно не знают, увидят ли ее снова. И они вправе проклясть тот день, когда оказали радушный прием ей, Флер, и ее брату Ричарду.
Петр не спускал глаз с ее лица.
— А что будет с тобой, Флер? — спросил он. — Что собираешься делать?
— Делать? — переспросила она, возвращаясь к реальности.
— Если Сережа вернется в Петербург, ты поедешь с ним?
— Конечно! Куда же мне деваться?
Поколебавшись, Петр сказал:
— Но ведь ты можешь вернуться домой.
— Домой? Ты имеешь в виду в Англию?
— Разве такая мысль не приходила тебе в голову?
— Нет, не приходила. Я уже давно не думаю об Англии как о своей родине или доме.
— В таком случае, где твой дом?
Флер посмотрела на свои руки.
— Не знаю. Там, где Сергей, насколько я понимаю.
Наступило молчание. Она опустила голову, поэтому не видела его реакции на свои слова. Потом она добавила:
— Я не могу бросить его сейчас, когда нужна ему.
— И ты этого не хочешь, — повторил он прежнюю фразу.
Флер не ответила. Через мгновение она спросила:
— Мы увидимся в Петербурге?
— Несомненно, — ответил Петр после краткого раздумья.
Она, посмотрев ему в глаза, вдруг почувствовала неожиданное острое желание снова оказаться в его объятиях, как тогда, в ту чудесную ночь, снова ощутить себя в полной безопасности, снова быть любимой, как тогда. «Ведь у меня не было мужчины, принадлежавшего мне целиком, только мне одной, — подумала она, — такого человека, который видел бы свой долг в том, чтобы сделать меня счастливой, чтобы заботиться обо мне». Флер хотела признаться ему в своем одиночестве, но подумала, что у нее нет на это никакого права. Нет, она не могла это ему сказать.
Она сказала другое.
— А теперь, мне кажется, тебе пора пойти к нему и побыть немного с ним. Хочешь, я предупрежу о твоем приходе?
— Да, пожалуйста, — произнес он со вздохом, словно с души у него упал камень, — так будет лучше.
В конце концов они уехали не в Петербург, а в загородное поместье Каревых Шварцентурм. Там жила Роза. Она, приглашая их в дом, так им улыбнулась, словно они расстались только вчера.
— Ах, как я рада видеть вас снова, — сказала Флер, когда Роза помогала ей раздеваться.
— Я тоже. Как будет приятно снова с вами поболтать, — ответила Роза, и в голосе ее чувствовалась удивительная теплота. Когда перед обедом Флер уединилась в своей комнате, чтобы описать в дневнике последние события, к ней пришла Роза.
— Вероятно, вам многое довелось повидать, — проговорила она, поглядывая на тетрадь, лежащую у Флер на коленях. — Не сомневаюсь, там есть такие истории, что дадут сто очков вперед любому авантюрному роману.
— Да, мне пришлось нелегко, — ответила Флер. — Очень трудно любить людей, сражающихся на разных сторонах.
— Да, понимаю. И, вероятно, эта история с Людмилой и Ричардом потрясла вас. Как можно быть такими беспринципными, такими эгоистами…
— Вы так считаете?
— А как иначе их поступок может казаться со стороны? Людмила все же замужняя женщина. Независимо от того, оправдал брак ее ожидания или развеял их, у нее были свои обязанности, и она несла свою долю ответственности за него. Но вместо этого она погналась за собственным удовольствием.
«Чепуха», — подумала Флер. Много ли знала Роза об этом. Она вспоминала, в каких жутких условиях пришлось жить Милочке, сколько вынести, сколько приложить труда, чтобы раздобыть пропитание на этой промерзшей равнине. Месяц мучения, когда каждый день казался неделей. Она в любую минуту могла бросить все и вернуться в теплый уютный дом. Кто же может пройти через такие испытания, принести в жертву семью, честь, имя, родную страну ради одного лишь удовольствия? Милочка могла получить это от выздоравливающих офицеров, таких, как, скажем, Вархин.
— Мне кажется, она на самом деле любит Ричарда, — робко заметила Флер.
— Какое отношение имеет любовь ко всему этому? — пожала плечами Роза, и Флер в эту минуту подумала, что еще совсем недавно могла произнести подобные слова, произнести их в таком же осуждающем тоне. Скорее всего ее, Флер, внутренне изменила не короткая близость с Петром, а долгие лишения в осажденном городе. Нужно иметь постоянно горячую воду и чистое белье, — подумала она, — чтобы лелеять такие метафизические категории, как честь и долг, и постоянно ставить их на первое место.