Флёр
Шрифт:
Он женился на Федре, потому что его пленила ее красота, она подходила ему по возрасту и была из хорошей семьи. Сэр Ранульф привез избранницу в свой дом, и, выделив ей щедрое содержание, забыл о ней. Он продолжал заниматься карьерой, подолгу не бывал дома, но когда возвращался после длительных отлучек, то обычно запирался либо у себя в кабинете, либо в теплице. Жену свою он совсем не замечал, и его не волновало, как она живет, не страдает ли от одиночества, от скуки. Федра, слабая, нервная, недалекая женщина никак не могла понять, что происходит в ее жизни, — для этого у нее не хватало ума. Тогда она внушила себе, что страдает какой-то болезнью, чтобы хоть такими ощущениями заполнить внутреннюю пустоту.
С сожалением надо признать что Венера, эта сильная независимая женщина с острым интеллектом, наверняка могла бы стать превосходной парой для Ранульфа. С ней он скорее всего обрел бы счастье. А Фредерик, простой, сердечный и симпатичный человек, куда лучше подходил бы Федре, о которой он непременно заботился бы и, конечно, баловал, а она нарожала бы ему кучу детей. Он так о них мечтал. В устремлениях сэра Ранульфа дети не играли существенной роли. Он понимал, что ему нужен сын, чтобы унаследовать его состояние, но если бы было возможно купить уже «готового к употреблению», то он не нашел бы в этом ничего предосудительного.
Флер родилась во время одной из самых продолжительных отлучек отца, и это обстоятельство сразу настроило Федру против дочери. У нее были трудные роды, и после этого она постоянно чувствовала себя одинокой, всеми покинутой. Венера, отказавшись от удовольствий светского сезона, приехала ухаживать за сестрой. Она постоянно злилась и не: выражала Федре никакого сочувствия. Если бы только Ранульф был дома, — размышляла Федра, — все-наверняка бы образовалось.
В честь мужа, считая свою находку чрезвычайно удачной, она назвала девочку Флер (Цветок), что, по мнению молодой матери, сочетало ее национальность с навязчивой профессией отца. После почти годичного отсутствия Ранульф вернулся. Уезжая, он и понятия не имел, что его жена беременна. Он с радостью, но без особого интереса, отнесся к факту рождения дочери, но когда Федра сообщила ему о своем гениальном выборе имени, он захохотал, чем, несомненно, глубоко задел ее чувства, поставив самым фатальным образом под вопрос любую возможность добрых отношений между матерью и дочерью.
Венера, которая к этому времени уже рассталась с мыслью заиметь собственных детей, занялась с полной ответственностью младенцем, однако и сохраняя при этом определенную дистанцию; Федра вообще не интересовалась дочерью, легко уступив заботы о ней старшей сестре. Таким образом, Венера подбирала нянек для Флер, а позже и горничных, она направляла ее обучение, она выбирала, для девочки книжки и игрушки, она указывала, с кем ей можно играть, а с кем нельзя, она определяла, чем заниматься на досуге. Когда Флер подросла, Венера начала проявлять к ней еще больший интерес. Она, по сути, проводила все свое время с племянницей, брала ее к себе, посещала вместе с ней достопримечательные места.
Однако Венеру занимало только развитие интеллекта девочки, больше ничего. У нее не было душевного тепла, в котором так нуждалась подопечная, и, будучи уверенной в непогрешимости проводимого под ее руководством воспитания, она лишь повторяла в отношениях с племянницей ошибки своего отца. Флер учили читать, думать, быть доброй и хорошей, но она не знала веселых детских игр и смеха, не знала, что такое ласка или баловство. Ее тетка была слишком строгой и суровой, отец слишком рассеянным, мать слишком суетливой и больной — кто же мог раздуть тлевшее в ее душе пламя любви?
Дети по своей природе легко приспосабливаются к окружающей среде, и любовь, если она в них существует, рано или поздно обязательно найдет выход. Флер, конечно, не могла рассчитывать на любовь со стороны членов семьи, но ведь рядом с ней были слуги, домашние животные, и вот из этого источника девочка почерпнула тот минимум, который позволил ей выжить в такой обстановке. Когда на свет появился Ричард, Флер могла бы перенести на него свою любовь, но, к несчастью, его рождение стало началом окончательного заката Федры. Она, возомнив себя чуть ли не инвалидом, вместе с младенцем заперлась в анфиладе комнат в дальнем крыле дома и там предавалась над ним грустным размышлениям. В ее комнате всегда пахло лавандовой водой, нюхательной солью, детскими пеленками, и вообще там царила атмосфера нарочито выставляемого напоказ нездоровья. Флер разрешалось церемонно посетить изнывающую от страданий мать на несколько минут, что она и делала каждый день.
Девочка ненавидела эти посещения. Ее тошнило от спертого запаха, от ограниченного пространства сильно натопленных, излишне украшенных комнат. Мать, в водопаде кружев и лент, в белоснежном батисте, с наброшенными на плечи кисейными платками и кашемировыми шалями, обычно принимала дочь лежа в кровати или сидя в кресле, на куче обшитых кружевами подушек, с носовым платком и флакончиком ароматического уксуса в руке. Глядя на ее бледное лицо с синими кругами под глазами, Флер не могла отделаться от впечатления, что перед ней птичка в клетке, и ей от этого становилось горько. Мать всегда смотрела на нее с легким отвращением, которое становилось сильнее с каждым годом, по мере того как Флер хорошела.
В святая святых ее обычно проталкивала через двери твердая рука горничной. Флер стояла перед матерью, сложив за спиной руки и плотно сомкнув ноги. Чтобы не расплакаться, она упиралась подбородком в грудь. Девочка, конечно, понимала, что нельзя не любить свою мать, что это жестоко, но ничего не могла с собой поделать. Ей хотелось как можно скорее улизнуть оттуда. Иногда по ночам она просыпалась от невольно пришедшей ей в голову мысли. Она хотела, чтобы ее мама поторопилась и поскорее отправилась на тот свет. После этого, придя в ужас от такого святотатства, Флер долго плакала в кровати. Ведь Богу известны все наши помыслы — ей об этом часто говорили, — и Он обязательно покарает ее за это, что так же неизбежно, как и уготованная Им для нее судьба.
Оглядев дочь с ног до головы, Федра начинала обычно маленький урок в форме катехизиса. Она спрашивала девочку о том, хорошо ли та себя вела, сделала ли она уроки, не забыла ли помолиться и так далее. Задав все вопросы, Федра позволяла дочери поцеловать ее и удалиться, так как она уже устала и ей нужно отдохнуть. Этот момент Флер ненавидела больше всего. Когда она подходила к матери поближе, от нее пахло лавандой, но приятный аромат перебивался другим, едва ощутимым, — запахом увядающих в вазе цветов, и это вызывало у нее лишь скорбь и печаль. Щеки матери были неестественно мягкими, и Флер казалось, что при прикосновении к ним они могут рассыпаться как свернувшаяся творожная масса.
Флер всегда колебалась, к горлу подкатывал тошнотворный комок, а на глазах наворачивались слезы. Однако щипок не спускающей с нее глаз горничной приводил ее мигом в чувства, и она приступала к исполнению повседневного ритуала. После этого ей разрешали уйти. Но за дверью она давала волю слезам, а слуги думали, что она плачет из-за любви к матери, и называли ее в один голос хорошей девочкой. Но Флер знала, что в один прекрасный день она не сможет заставить себя поцеловать мать, она наверняка расплачется у нее на глазах и выбежит из спальни, и все узнают о ее ужасной тайне.