Флэшбэк
Шрифт:
Видимо, чувствуя нетерпение Ника, Оз перешел на скороговорку:
— Но сами взрывы невероятно красивы. Конечно, пламя и пресловутое грибообразное облако, но еще невероятный спектр цветов, оттенков, слоев: синий, золотой, фиолетовый, десятки оттенков зеленого и белого. Много белых колец, и они расширяются. В тот день было ясно, что мы наблюдаем энергию, равную энергии самого творения.
— Удивительно, что не случилось землетрясения и всех вас не погребло заживо.
Оз с улыбкой затянулся.
— Нет-нет, оно случилось. Нам понадобилось девять дней,
«Совсем рехнулся», — подумал Ник.
С другой стороны, как было не рехнуться? Вслух он сказал:
— С помощью вашей поэзии.
Это не было вопросом.
— Нет, мистер Боттом. После атаки я не написал ни одного стихотворения. Я учился рисовать. В моем жилище здесь полно полотен, на которых можно увидеть цвет плеромы, освобожденной в тот день архонтами и их демиургом. Хотите посмотреть?
Ник бросил взгляд на часы.
— Извините, мистер Оз. У меня нет времени. Еще один-два вопроса — и я пойду. Вы были на вечеринке у Кэйго Накамуры в день его убийства?
— Это вопрос, мистер Боттом?
— Да.
— Вы спрашивали меня об этом шесть лет назад, и уверен, что вы знаете ответ. Да, я был там.
— Вы говорили с Кэйго Накамурой тем вечером?
— И об этом вы меня спрашивали. Нет, в тот вечер я не видел режиссера. Он был наверху — где его и убили, — а я все время оставался на первом этаже.
— Вы без… труда… добрались до его дома?
Оз закурил еще одну сигарету.
— Без труда. Идти было недалеко. Но вы спрашиваете не об этом?
— Не об этом, — сказал Ник. — Ведь вы — обитатель лагеря беженцев. Вам не разрешается выходить за его пределы. Как вам удалось попасть на вечеринку к Кэйго Накамуре?
— Меня пригласили, — сказал поэт, глубоко затягиваясь новой сигаретой. — Нам разрешают небольшие прогулки, мистер Боттом. Никого это не волнует. У всех еврейских беженцев есть вживленные импланты. Такие же, как у закоренелых преступников, а не юных правонарушителей.
— Вот как?
Поэт покачал головой.
— Яд, выделяемый имплантом, не убивает нас. Нам просто становится хуже, пока мы не возвращаемся в лагерь за антидотом.
— Вот как? — повторил Ник, потом спросил:
— В ночь убийства вы ушли с вечеринки вместе с Делроем Ниггером Брауном. Почему?
Оз выдохнул дым и то ли закашлялся, то ли рассмеялся.
— Делрой поставлял мне флэшбэк, детекти… мистер Боттом. Здесь его продают охранники, но они берут комиссионные — половину стоимости. Я покупал флэшбэк у Дел роя Брауна, когда мог. Он живет в старом викторианском доме на холме, к востоку от междуштатной.
Ник потер щеку и понял, что утром забыл побриться. Оз рассуждал вполне разумно, но все же Нику казалось странным,
— Я никогда не понимал, почему правительство не позволяет израильским беженцам интегрироваться в американское общество, — сказал Ник. — Я о чем: здесь у нас около двадцати пяти миллионов мексиканцев, которые по образованию и воспитанию стоят куда ниже вас, бывших израильтян.
— Вы слишком добры, мистер Боттом, — сказал Дэнни Оз. — Но американское правительство не могло впустить нас в Америку и позволить нам жить здесь вместе с семьями. Вы ведь помните, что сюда приехали более трехсот тысяч выживших израильтян. А с вашей экономикой, на двадцать третьем году выхода из рецессии…
— И все же… — начал было Ник.
Голос Оза внезапно сделался резким. Сердитым.
— Правительство Соединенных Штатов боялось и боится разозлить Всемирный Халифат, мистер Боттом. Халифат ждет не дождется, когда нас можно будет уничтожить. А то, что иронически называют правительством Соединенных Штатов, боится их разозлить.
Ник моргнул, словно получил пощечину.
— Вы из тех, кто прикидывается, будто Халифата и разделения Европы не существует? — спросил Дэнни Оз. — И не хочет признавать тот факт, что в Соединенных Штатах… в том, что от них осталось… ислам вербует себе сторонников быстрее, чем другие религии.
— Ничего я не прикидываюсь, — холодно сказал Ник.
Честно говоря, он совсем не интересовался ни Халифатом, ни внешней политикой вообще. Ему-то что до этого? У Дары была единокровная (кажется) сестра, которая потерялась во всеобщем зиммитюде — где-то во Франции, Бельгии или другой разделенной стране, где возобладали законы шариата. Но ему-то что? Дара никогда не видела своей сестры.
Оз снова улыбнулся.
— Любопытно, что они снова убили шесть миллионов наших, мистер Боттом.
Ник уставился на поэта.
— Прямо какая-то магическая цифра, — продолжил тот. — Население Израиля во время атаки составляло примерно восемь с четвертью миллионов, из них два с лишним — израильские арабы или иммигранты-неевреи. Около миллиона израильских арабов погибли вместе с теми, кто стал объектом атаки. Но шесть миллионов евреев скончались либо во время взрывов, либо вскоре после нападения, от лучевой болезни — ведь это были очень грязные бомбы, — или же пали от руки вторгшихся арабских солдат. Около четырехсот тысяч сгорели в Тель-Авиве и Яффе. Триста тысяч превратились в пепел в Хайфе. Двести пятьдесят тысяч — в Ришон-Ле-Ционе. И так далее. Иерусалим, конечно, не подвергся бомбардировке, поскольку именно из-за него состоялись и ядерная атака, и вторжение. Арабам он был нужен в целости и сохранности. Оставшихся евреев — шестьсот с чем-то тысяч — взяли в плен бойцы в защитных костюмах, и больше их никто не видел. Правда, мелькали сообщения, что один из больших каньонов в Синае заполнен трупами. Не понимаю только, почему не реализовали план «Самсон».