Флешка
Шрифт:
Плотников усмехнулся.
– А я думал – от тебя человек… – проговорил слегка удивленный Филипп.
– Уж так он уговаривает меня ехать с тобой… Говорит, дорога осталась всего одна и по ней надо идти.
– Что за чертова деревня ваш город! – вспылила Жанна. – Все растрепали, недоумки!
– Но если это не ты его послала, то почему он про все знает? – спросил Филипп. – Откуда тогда он знает про куб и про Аркаим?!
– Филипп не болтай! – строго сказала Жанна. – Не все можно обсуждать по телефону…
– Ого! – сказал Филипп. – Что происходит, Жанна? Я думал, что за тобой стоят самые главные люди в этой стране. А выходит – нет? Они – не
Жанна молчала.
– Ладно… – устало сказал Филипп. – Сейчас я приеду. Вернее, мы приедем.
Он отключился.
Жанна дослушала в трубке гудки, положила телефон на стол, перевела глаза на испуганную Марьяну, сидевшую на диване рядом с Варфоломеевым (дело было в его квартире) под охраной обоих Громовых. «Что происходит?» – спросила она себя. Слова про главных людей страны, которые против, занозой сидели у нее в мозгу. «Неужели Филипп прав и кто-то ведет игру помимо Шуркова? – со страхом подумала она. – А вдруг эти же Громовы получают указания не только от меня?»
Она взглянула на Громовых. Те невозмутимо сидели напротив дивана, так, чтобы видеть Марьяну и Варфоломеева. У Варфоломеева левый глаз заплыл – когда Громовы ворвались в квартиру, он все же попытался с ними повоевать, хотя заведомо был обречен. Яков Громов отключил его первым ударом.
– Ладно, сгребаемся… – сказала Жанна.
– А этих? – спросил Иван Громов.
– Берем с собой… – сказала Жанна. – Не убивать же. Да и пацан вроде не трус – пригодится.
– Пацан не трус, но дурак… – авторитетно заявил Иван Громов. – Слышь, ну кто так нападает? – он с укоризной смотрел на Варфоломеева. – Хоть сковородка бы у тебя в руках была… А то с голыми руками… Ладно, пошли, герой… Живы будем – научу…
Они с Яковом захохотали.
– Не бойтесь… – сказала Жанна, внимательно глядя на Марьяну и Варфоломеева. – Мы тут прокатимся недалеко на пару дней и сразу вас отпустим. Сразу и продолжите прерванное занятие…
Тут все – Громовы и Жанна – захохотали снова: Марьяну и Варфоломеева они застали в постели…
6
– Ну, присядем на дорожку… – проговорил Фомин. Он узнал про сафари, которое Каменевы не особо и скрывали, и навязался ехать со всеми – развлечься перед Новым годом. Жанне за разными невеселыми мыслями было уже все равно и она махнула рукой – тем более, Алферов, после того, как Филипп привел с собой не только Плотникова, но и его брата Семена Каннуникова, срочно купил еще один джип. «Хаммера» на этот раз не нашлось – Алферов купил огромный черный «Ленд-Круизер», выглядевший, правда, слишком нарядным рядом с «Хаммерами». Получился отряд в четырнадцать человек – двенадцать мужчин и двое женщин. «Ну и пусть… – думала Жанна, предчувствуя разное. – Хоть и недалеко ехать, а пушечного мяса нам, видимо, понадобится много»…
В то, что дорога может быть опасной, до сих пор посвящены были не все – Филипп, Громовы, Жанна, да выходило, будто что-то известно и Плотникову. Жанна пыталась разузнать у него, откуда, но тот отшутился: сказал, что после смерти бывают ему голоса. Жанна дернулась и теперь Плотникова сторонилась.
Было раннее утро понедельника, 23 декабря. Четырнадцать человек сидели на диванах, в креслах, на подлокотниках диванов и кресел в большой комнате в квартире Каменевых. Каждый ушел в эти мгновения в себя, думал о своем. Потом Фомин хлопнул себя ладонями по коленям и сказал:
– Ну, пошли! Ни пуха нам, ни пера!
– К черту! – с веселым возбуждением закричали
– Ты не хочешь им все объяснить? – тихо сказал он, подойдя к ней вплотную.
– Не хочу… – твердо сказала она. – И тебе не советую. Потом, потом…
Все высыпали на улицу. По машинам все распределились заранее. «Круизер» был назначен штабной машиной – сюда села Жанна, взяв с собой Филиппа, которого она не хотела далеко отпускать, и обоих Каменевых. Водителем к ним вызвался Иван Громов. Жанна предчувствовала, что всю дорогу ее ждут морпеховские байки, но деваться было некуда.
За руль белого «Хаммера» сел Матвей Алферов, ревниво оберегавший свое будущее имущество. С ним был Яков Громов, Лев Фадеев, Марьяна и Костя Варфоломеев. В третьей машине, вести которую вызвался Яков Алферов, устроились Плотников с Канунниковым, Фомин и Оскар Осинцев.
Если бы кому-то было дело до Осинцева, он заметил бы, что последние дни старик не похож сам на себя: перестал рассказывать случаи из своей жизни и не показывал карточных фокусов. Он по-прежнему готовил на всех, но вчера, например, пересолил курицу. Этот факт всех очень развеселил: «Уж не влюбились ли вы, Оскар Иванович?» – спросил его почти каждый. Осинцев, с которым такое случилось впервые, был сам не свой, но не от пересола, а от того задания, которое дал ему Шрам.
После того звонка он, придя в себя, собрался и поехал к Шраму. Шрам имел репутацию главного городского разбойника, время от времени сидел в тюрьме (но недолго и с надлежащим его воровскому чину комфортом). Говорили, что сам он никого не убивал. Правда, те же, кто говорил это, понизив голос, шептали, что вроде бы Шрам сам недавно сбросил кого-то из своих врагов связанным с моста. Это была странно – мог ведь кому-нибудь поручить. «Погорячился»… – вздыхали рассказчики и глаза их необычно поблескивали: из-за этого убийства подбирался к Шраму убойный отдел вместе со следственным управлением.
У Шрама было еще одно прозвище – Барабас, но оно не нравилось Шраму и так называли его только враги, когда хотели обидеть. Осинцев знал это и по дороге к Шраму боялся, как бы в нервном состоянии не ляпнуть лишнего.
Знакомы они были давно: Шрам любил хорошо поесть, а Осинцев умел вкусно готовить, на этом как-то и сошлись. Однако у каждого было свое ремесло, и до сих пор ничего, кроме редких встреч за столом, их не связывало.
Шрам встретил Осинцева радушно: усадил за стол, налил, угостил. Осинцев, в голове которого еще ворочались выпитые им «Ветераны», снова быстро опьянел и затосковал. Увидев это, Шрам решил, что старик ждет смерти.
– Оскар Иванович, не бойтесь, я вас не убью… – ласково сказал он, полагая, что расставляет все точки над «и».
– То есть, не сами?.. – спьяну то ли осмелев, то ли потеряв осторожность, поинтересовался Оскар.
Шрам от неожиданности осел на диване и, вытаращив глаза, смотрел на Осинцева. Потом Шрам захохотал. Шраму, Осинцев знал, было за пятьдесят. Жизнь, прожитая в сытости, дала себя знать – фигура обросла жиром. Привычка к власти над жизнью и смертью выражалась в той странной энергии страха, которую Шрам внушал всем своим собеседникам. Осинцев, и не он один, терялся от одного его взгляда. Сейчас Осинцев чувствовал, что трезвеет с невероятной скоростью, как не протрезвел бы, видимо, и после проруби с ледяной водой. «Что я говорю? – в ужасе думал он. – Что я говорю?!».