Флешка
Шрифт:
– Нет… – Плотников поднял палец. – У Солженицына теория неучастия в зле. Не участвовать в зле легче и проще – зло это все-таки враг, в неучастии есть некоторый героизм, богатырство. А с говном – не так. Засасывает. Здесь замарался да там сапогом вступил – и вот уже весь воняешь…
– Ну да… – захохотал Семен Каменев. – Вот погнали вас, Матвей, всю налоговую, на единороссовский митинг. И ведь вроде не участвовал во зле, а в говне по уши.
Все, даже Алферовы, захохотали.
– Поговори мне еще! – просмеявшись, погрозил пальцем Семену Матвей Алферов. – Вот приедем в город, сниму с тебя какую-нибудь
И ведь вроде в шутку сказал, но Каменев помрачнел, и всем остальным стало неловко. Матвей почувствовал это, оглянулся и развел руками:
– Да я же шуткую, братцы…
– В каждой шутке есть доля шутки…
– сказал невесело Семен Каменев, подсел к столу и начал смотреть стаканы – не осталось ли вина. Андрей Каменев подал ему свой. Семен хлебнул и уставился куда-то в сторону.
– Да отобьем мы твой магазинчик, Семен… – сказал Матвей. – Не дрейфь. Я позвоню, поговорю…
– Да разве про магазинчик речь? – проговорил Семен. – Да хоть и про него – ну, отобьемся мы на этот раз, так через год все равно придушат. Нынче этого дедка конкуренты подослали, на будущий год пришлют другого. Правильно спасатель говорит: засасывает говно. Было бы это зло, было бы понятно – поднимайтесь все на борьбу. А здесь – говно. Как с ним бороться, что делать?
– Спускать в унитаз… – мрачно сказал до сих пор молчавший Лев Фадеев. – Образованные вроде люди, а не знаете. За веревочку дергаешь (он сделал соответствующий жест) – и говно устремляется в свой последний путь.
Все переглянулись и захохотали.
– Ты же только что говорил, что митинги зряшное дело, а тут – спускать в унитаз… – поддел Фадеева Семен Каменев.
– Так то митинги… – пожал плечами Фадеев. – А то говно. В митингах я не понимаю, но правила-то гигиены знаю. И ты знаешь. И все знают. А размышляют о жизни, кручинятся, что-то обсуждают годами, вместо того, чтобы один раз зад подтереть и за веревку дернуть.
– Отличная политическая программа – зад подтереть и за веревку дернуть! – воскликнул Фомин.
– Готовый состав для привлечения по статье «экстремизм»… – мрачно сказал Семен Канунников, до этого не издававший ни звука и даже не смеявшийся.
– Ого, Семен! А ты в этом спец? – спросил его Филипп, но Семен только усмехнулся и снова ушел в себя.
– Хорошо сидим! – сказал Оскар Осинцев. – Как в молодость вернулся – мы тогда тоже на кухнях все политику партии обсуждали. Под портвейн… – он покрутил головой и добавил: – И что? И ничего!
– Вот и прообсуждали… – тяжело сказал Яков Громов. – Такую страну развалили!
– Тише, Яков, тише… – сказал Плотников. – Она бы и сама развалилась.
– Почему это? – вскинулся Громов.
– Нам Игорь Сергеич про это на прошлой неделе рассказывал… – вмешался в разговор Фадеев. – Экономика, говорит, ни к черту была.
– И это… – кивнул Плоников. – Но главное – душу из нее вынули… А страна, как человек, без души не живет. Вот как Бога отменили в России, так она жила то на плетках, то на капельницах нефтяных. А как не стало ни плеток, ни капельниц – упала и издохла. Нынешняя Россия пока на капельницах, а дойдет и до плеток. Издохнет она, если к Богу не прислонится.
– Ну это ты загнул… – сказал Матвей Алферов. – Какой Бог? Где
– Бог поселил Адама и Еву в раю, им всего-то надо было соблюдать правила распорядка, ни о чем не спрашивая… – сказал Плотников. – Однако они хотели жить своим умом, решили, что сами разберутся, где Добро, а где Зло. А вышло – до сих пор не разобрались. И ведь разбираться уже не хотят, махнули рукой и решили залить все говном. А чтобы не было стыдно, человек во всех своих бедах попрекает Бога.
– И правильно! – сказал с нажимом Алферов. – Пусть вразумит нас, дураков.
– Так он и вразумляет… – ответил Плотников. – Вот со шпилькой и розеткой человек получает урок на всю жизнь. Уж можно было с самой первой войны понять, что ничего хорошего в этом нет.
Неужто для этой простой мысли Бог должен спуститься на Землю?
– Ну, так у солдата приказ… – сказал откуда-то сбоку Иван Громов.
– Вот будет тебе приказ в мать свою стрелять – выполнишь? – спросил Плотников. Громов помолчал, но сказал:
– Так то мать. А то враг. Я не выстрелю – так он в меня выстрелит… – В том-то и суть: зло найдет слабину… – кивнул Плотников. – Но разве Господь в этом виноват?
– Он, он виноват. Пусть возьмет нас за руку и отведет. В светлое завтра… – засмеялся Алферов.
– Э, нет… – сказал Плотников. – Сам, все сам. Для того и даны человеку по максимуму разум, любовь, совесть.
– Взрослый человек, а в совесть веришь? – насмешливо проговорил Матвей Алферов.
– Верю… – сказал Плотников. – И ты веришь.
Тут он перевел взгляд на Якова Алферова и сказал:
– И мать твоя верила, ведь так?
Яков, который до сих пор весь этот разговор слушал вполуха, поперхнулся и удивленно уставился на Плотникова. Матвей тоже глянул на брата, а потом – на Плотникова. Тут же начался какой-то общий галдеж – на Плотникова разом накинулись Фомин и Семен Каменев, и никто за всем этим не заметил, как братья Алферовы ушли в себя, каждый по своему.
Матвей подумал о матери. Она умерла три года назад, и с тех пор его томили разные мысли, и прежде всего вопрос смерти. «И что же – вот так все и кончится?» – думал он, глядя, как могильщики засыпают землей могилу. Они с братом отгрохали матери большой памятник из черного камня – стоит она и смотрит вдаль грустными глазами, была у них такая фотка. Ничего сравнимого не было на кладбище, да и в городе ни один памятник, даже погибшим в Великой Отечественной, в подметки не годился тому, который они поставили своей матери. От этого Матвей чувствовал некоторое удовлетворение. Но на вопрос, который он задал себе у могилы, этот памятник не отвечал. Даже более того – от памятника становилось страшнее.
Жизнь как-то так складывалась, что Матвей не мог понять, будут ли у него дети, а если и будут, то захотят ли они поставить ему пусть не такой, но хоть какой-то памятник. «Закопают в траншее в необшитом гробу…» – травил он себе душу. Траншея для бедняцких могил была на окраине кладбища, он как-то раз пошел туда посмотреть. На могилах стояли деревянные – из двух дощечек – кресты с надписями карандашом. Матвею стало жутко, хоть он и сказал себе тут же, что ему в могиле на самом деле будет уже во всех смыслах глубоко плевать.