Флэшмен
Шрифт:
Митинг, как и следовало ожидать, разошелся, но не ранее, как тот самый чиновник устроил панику, распорядившись запереть все лавки и закрыть окна ставнями, и натворив еще бог знает сколько глупостей. Я прямо в глаза заявил ему, что он идиот, отдал сержанту приказ распустить милицию по домам (но быть готовыми прибыть по первому зову), и поскакал в Ренфрью.
Там я обнаружил Моррисона в состоянии крайнего отчаяния. Он поглядел на меня из-за двери, бледный, как мел, и спросил:
— Именем господа, скажите, они идут? Почему вы не во главе своих войск, сэр? Неужели нас всех убьют из-за вашей халатности?
Я ясно дал ему понять, что никакой опасности нет, а если она и есть, то его место — на фабрике, а обязанность — поддерживать порядок среди своих рабочих. При этих словах он истерически засмеялся. Будучи сам недюжинным трусом, я никогда не видел такого испуганного человека, могу заявить со всей ответственностью.
— Мое место здесь, — заныл он. — Я должен защищать мой дом и близких!
— Мне казалось, они сегодня в Глазго, — сказал я, входя в холл.
— Моя крошка Элспет осталась здесь, — простонал он. — Если толпа ворвется сюда…
— О, боже, — вскричал я, выведенный из терпения идиотами типа того чиновника и Моррисона. — Да нет никакой толпы. Все разошлись по домам.
— И вы думаете, они там останутся? — завопил Моррисон. — О, они ненавидят меня, мистер Флэшмен, будь они прокляты! Что будет, если они придут сюда? Что будет со мной и моей бедной крошкой Элспет?
Бедная крошка Элспет сидела у окна, любуясь на свое отражение в стекле и не обращая внимания на шум. При взгляде на нее мне пришла в голову превосходная идея.
— Если вы так волнуетесь за нее, почему бы вам не отослать ее в Глазго, к остальным? — спросил я, стараясь не подать виду.
— Да вы с ума сошли, сэр? Одна, на дороге, как же так?
Я выразил готовность в целости и сохранности доставить мисс к ее матушке.
— И бросить меня здесь? — возопил он. Тогда я предложил ему тоже поехать. Но старик отказался: позже я догадался, что у него в доме, по всей видимости, был тайник с деньгами.
Он еще довольно долго бурчал и охал, но в итоге страх за дочь — совершенно безосновательный в том, что касается толпы, — взял верх. И вот мы уселись в двуколку, я был за кучера. Она весело улыбалась при мысли о прогулке, а ее преданный папаша провожал нас последними наставлениями и испуганными воплями.
— Позаботьтесь о моей бедной крошке, мистер Флэшмен, — причитал он.
— Позабочусь, сэр, — отвечал я. И сдержал свое обещание.
В то время берега Клайда выглядели очень красиво, не то что в наши дни, когда их покрывают эти трущобы. Как мне помнится, стояла легкая вечерняя дымка, а теплое солнце клонилось к закату. Проехав милю или две, я высказал предложение остановиться и погулять среди зарослей на берегу. Мисс Элспет была не против, и, оставив пони пастись на травке, мы направились к небольшой рощице. Я предложил присесть, и мисс Элспет снова была не против, о чем мне сообщила ее благостная улыбка. Помнится, я прошептал ей на ушко пару комплиментов, поиграл с завитками волос, потом поцеловал. Мисс Элспет по-прежнему была не против. Затем я перешел собственно к делу, и непротивление мисс Элспет просто не имело границ. Даже через две недели на спине у меня виднелись отметины от ее ногтей.
Когда все кончилось, она лежала в траве, разморенная, словно приглаженный котенок, и некоторое время спустя спрашивает:
— Это и есть то, что наш проповедник называет «внебрачная связь»?
Я оторопел, но сказал, что да.
— Хм-м, — произнесла Элспет. — И почему он так против нее ополчился?
Смысл произошедшего дошел до меня, лишь когда мы стали собираться ехать дальше. Мне приходилось встречать недалеких женщин, и я понимал, что мисс Элспет занимает в их списке одно из почетных мест, но даже не допускал мысли, что у нее нет даже элементарных понятий об отношениях между людьми (хотя в свое время судьба сведет меня с несколькими замужними дамами, не имевшими понятиями о связи между играми в постели и появлением детей). Элспет просто-напросто не понимала, что между нами произошло. Ей, это наверняка понравилось, но у нее не возникало даже мысли о последствиях этого события, о чувстве вины, о необходимости держать все в тайне. В ее случае невежество и глупость образовывали непробиваемый щит, отделяющий ее от мира, причем она была сама наивность.
Признаюсь, это испугало меня. Я уже представлял, как она счастливо щебечет: «Мама, ты ни за что не угадаешь, чем мы занимались с мистером Флэшменом сегодня вечером…». Не то, чтобы это сильно заботило меня, поскольку после всего мне было наплевать на мнение Моррисонов обо мне, и если они не уследили за своей дочкой, тем хуже для них. Но чем меньше проблем, тем лучше: поэтому ради ее же блага ей стоит держать рот на замке.
Я проводил ее обратно к двуколке и помог залезть внутрь. Какая прелестная простушка, подумал я, и вдруг почувствовал некую привязанность к ней, чего не испытывал никогда по отношению к другим женщинам, хотя многие из них умели доставлять гораздо больше удовольствий, чем она. Мое чувство не основывалось на недавних упражнениях в траве: глядя не золотистые локоны, рассыпавшиеся по ее щекам, видя эту счастливую улыбку в ее глазах, я ощутил огромное желание быть рядом с ней, не только в кровати, но и везде. Мне хотелось видеть ее лицо, тот жест, которым она поправляет волосы, и этот твердый, безмятежный взор, устремленный на меня. Эгей, Флэши, сказал я себе, будь осторожен, сынок. Но это чувство, такое глупое и никчемное, не исчезло, и когда я окидываю мысленным взглядом прожитые годы, не нахожу воспоминания ярче, чем тот теплый вечер на берегу Клайда и лицо Элспет, улыбающееся мне среди деревьев.
Почти таким же ярким, но далеко не столь приятным, воспоминанием является для меня лицо Моррисона, когда несколько дней спустя он тряс перед моим носом кулаком и яростно орал:
— Ах ты мерзавец! Подлый соблазнитель! Господь свидетель, тебя надо повесить за это! Моя дочь! Прямо в моем собственном доме! Господи Боже! Пробрался сюда, словно подлая гадюка…
И еще много чего в том же духе. Я уже было решил, что его вот-вот хватит апоплексический удар. Мисс Элспет почти оправдала мои ожидания — за единственным исключением: она рассказала обо всем не матери, а Агнес. Но результат, разумеется, был абсолютно тот же, и весь дом встал на уши. Единственным человеком, не потерявшим спокойствия, была сама Элспет. Я, естественно, отрицал все обвинения, но когда Моррисон поставил передо мной «жертву бесчестья», как он это называл, она подтвердила, что это было, и случилось на берегу реки по дороге в Глазго. Было ли это по простоте душевной? Вот вопрос, на который я так никогда и не нашел ответа.
При таком раскладе не было смысла отпираться далее. Тогда я сменил тактику, и рубанул Моррисону прямо в глаза: чего, дескать, он хотел, оставляя красивую девушку наедине с мужчиной? Мы в армии ведь не монахи, заявил я, на что он зарычал от ярости и запустил в меня чернильницей, но к счастью промахнулся. В этот момент на сцене появились остальные. Дочери пылали гневом, — за исключением Элспет, — а миссис Моррисон накинулась на меня с таким зверским выражением лица, что я поджал хвост и обратился в бегство, спасая свою шкуру.
Мне пришлось покинуть дом, даже не собрав пожитки, — их, кстати, мне так и не выслали. Обосноваться я решил в Глазго. В Пэйсли явно становилось жарковато, и я планировал поговорить с местным командиром и объяснить, как джентльмен джентльмену, что будет лучше, если меня направят куда-нибудь в другое место. Меня беспокоило, что он тоже может оказаться одним из этих проклятых пресвитериан, так что я отложил поход к нему на пару дней. В результате я так и нанес ему визит. Вместо этого мне пришлось самому принимать визитера.