Флэшмен
Шрифт:
Тот сказал что да, но он в нее не верит. Тогда королева изумилась и потребовала объяснить почему.
— Три человека не могут удержать армию, мадам, — отвечает Веллингтон. — Ливий не был солдатом, иначе ему и в голову такое не пришло бы.
— Ну почему же, — вскинулся Маколей. — Мост был узкий, и численный перевес здесь не мог сыграть роли.
— Вот видите, герцог? — говорит королева. — Как их могли одолеть?
— Лук и стрелы, мадам, — отвечает тот. — Пращи. Их бы попросту перестреляли. Так бы я поступил, окажись там.
— Видимо, этруски были более рыцарственны, чем вы, — заметила королева.
— Весьма похоже, что так, — согласился Веллингтон.
— Может именно поэтому сегодня не существует Этрусской империи, зато процветает империя Британская, — негромко говорит принц.
Потом он наклонился и зашептал что-то на ушко королеве. Та важно кивнула, встала — росту она оказалась очень маленького — и жестом пригласила меня встать перед ней. Я подошел, недоумевая. Герцог встал рядом со мной, а принц смотрел на нас, склонив голову на бок. Дама, стоявшая за кушеткой, вышла и подала королеве какой-то предмет. Виктория посмотрела на меня снизу вверх; нас разделяло не более фута.
— Есть четыре медали, которыми наших храбрых солдат в Афганистане будет награждать генерал-губернатор, — сказала она. — Со временем вы получите их, но есть еще медаль от вашей королевы, и она стоит того, чтобы вы получили ее раньше остальных.
Она прикрепила ее мне на лацкан, для чего ей пришлось привстать на цыпочки, так она была мала. Потом королева улыбнулась, и чувства так переполнили меня, что я не мог ничего сказать. При виде этого в глазах ее засветилось сочувствие.
— Вы храбрый человек, — проговорила она. Да благословит вас Господь.
Если бы ты только знала, романтическая молодая женщина, кого ты называешь современным Горацием! (Позже я ознакомился с «Песнями» Маколея, и убедился, что она не могла заблуждаться более: единственным персонажем, на которого я походил, был тот мерзавец, лже-Секст — мы с ним из одного теста).
Но мне таки надо было что-то сказать, и я пробормотал о готовности служить Ее Величеству.
— Служить Англии, — сказала она, сопроводив слова выразительным взглядом.
— Это одно и тоже, мадам, — говорю я, распираемый эмоциями. Она потупила взор. Герцог издал звук, напоминающий негромкий стон.
Последовала пауза, потом королева спросила, женат ли я. Я сказал что да, и что нам с женой пришлось пережить расставание на целых два года.
— Как это жестоко, — сказала королева тоном, каким можно сказать «какой замечательный клубничный джем». И выразила уверенность, что разлука сделала встречу тем более радостной.
— Мне ли не знать, каково быть любящей женой, имея лучшего из мужей, — продолжила она, бросив взгляд на Альберта, который выглядел торжественным и нежным. «Ого, — подумал я, — ну и медовый месяц тут должно быть получился!»
Тут герцог принялся расшаркиваться, прощаясь, и я понял, что должен следовать его примеру. Мы поклонились и попятились назад, а она с унылым видом сидела на кушетке. Наконец, мы снова оказались в коридоре, и герцог зашагал сквозь толпу мельтешащих придворных.
— Что ж, — говорит он, — вам посчастливилось получить медаль, которой больше ни у кого не будет. Их выпустили всего несколько штук, знаете ли, и тут Элленборо заявляет об учреждении четырех собственных, что вовсе не обрадовало Ее Величество. И выпуск медали прекратили. [51]
51
Медаль Королевы. О недовольстве Ее Величества решением лорда Элленборо выпустить собственную медаль свидетельствует письмо королевы Пилю от 29 ноября 1842 г.
Он оказался прав: медаль с розово-зеленой лентой (подозреваю, цвета выбирал Альберт) не вручили больше никому, и я надевал ее по торжественным случаям вместе с Крестом Виктории, Почетной медалью Соединенных Штатов (с которой Республика любезно выплачивает мне по десять долларов в месяц), орденом Чистоты и Правды св. Серафино (честно заслуженным), и другими оловянными побрякушками, помогающими трусу и подлецу успешно выдавать себя за героя и ветерана. Мы миновали отдающих честь гвардейцев, кланяющихся чиновников, рослых лакеев у нашего экипажа, но сначала не могли выехать из ворот, так как их запрудила огромная толпа, орущая во все горло.
— Старина Флэши! Ура Гарри Флэшмену! Гип-гип! Ура!!!
Они толпились у ограды, махая шляпами или подбрасывая их в воздух, пихали охрану, стремясь прорваться к воротам. Наконец ворота открыли, и наш бругам медленно покатился через кишащую массу; улыбки на лицах, крики, мелькающие платки.
— Сними шляпу, парень, — бросил герцог. Я подчинился, и они разразились новыми криками. Каждый стремился пробиться к экипажу и дотронуться до моей руки. Они стучали по дверцам, производя нестерпимый шум.
— Ему дали медаль! — завопил кто-то. — Боже, храни королеву!
Тут начался настоящий тарарам, я боялся, что экипаж вот-вот перевернется. Я засмеялся и помахал им рукой. О чем я думал в тот момент? Это была слава! Вот я, герой афганской войны, на груди у меня медаль королевы, рядом со мной величайший полководец мира, и жители величайшего города мира кричат «ура» в мою честь. В мою!
— Джонсон, выберемся мы когда-нибудь из этой суматохи? — желчно бурчал тем временем Веллингтон.
О чем я думал? О стечении обстоятельств, забросивших меня в Индию? Об Эльфи-бее? Об ужасе, испытанном во время отступления в проходах или о спасении в Могале, когда погиб Икбал? О кошмаре, пережитом в форте Пайпера или о мерзком карлике в канаве со змеями? О Секундаре Бернсе? Или о Бернье? Или о женщинах — Жозетте, Нариман, Фетнаб и прочих? Об Элспет? О королеве?
Ничего подобного. Странно, но когда бругам выехал на свободное пространство и мы помчались по Мэлл под аккомпанемент постепенно затихающих криков толпы, в ушах у меня раздавался голос Арнольда: «В тебе есть доброе, Флэшмен». И я представлял, как будет он стараться оправдать свой поступок, и читать проповедь «О храбрости», и расточать запоздалые похвалы — но при этом в глубине сердца будет чувствовать, что я такой же негодяй, каким и был. [52] Но ни он, и никто другой не осмелится заявить об этом вслух. Миф, называемый «отвагой» — произрастающий наполовину из трусости, наполовину из сумасшествия (в моем случае целиком из трусости), — оправдывает все: в Англии вы не можете быть героем и негодяем одновременно. Это, можно сказать, запрещено законом.
52
Доктор Томас Арнольд, отец Мэттью Арнольда и наставник школы в Рагби, скончался 12 июня 1842 года в возрасте сорока семи лет.