Флейта Аарона. Рассказы
Шрифт:
— Объяснись по крайней мере! Скажи, почему ты был так жесток ко мне? Что у тебя было против меня? — требовала она.
— Что у меня было против тебя? — пробормотал он, с удивлением отмечая, что она употребила прошлое время, но так и не ответил.
— Ну да. Укажи мне мою вину, — настаивала она. — Скажи, что я сделала такого, чтобы заслужить подобное обращение? Говори. Ведь должен знать ты это.
— Нет, — вяло ответил он, — не знаю.
— Не станешь ли ты уверять теперь, будто меня любишь? Нет, поздно! Поздно после всего, что было! — сказала она более
— Прежде, чем запрещать, тебе следовало бы убедиться, действительно ли я собираюсь объясняться тебе в любви, — с обидной холодностью ответил он.
Это привело ее в бешенство.
— Низкий человек! — закричала она. — Уходи прочь. Зачем ты пришел сюда?
— Чтобы посмотреть на тебя, — с циничной иронией отозвался Аарон.
Лотти громко зарыдала и закрыла лицо передником.
— Что я сделала такого… Скажите, что я сделала, что он так обращается со мной, — приговаривала она сквозь слезы.
Аарон сидел, насупившись, на своем стуле.
Рыдания несколько успокоили ее. Она отняла фартук от заплаканного лица и взглянула на мужа.
— Скажи мне, скажи мне, — бормотала она, — скажи мне, что я сделала? Чем я виновата?.. Скажи?..
Она насторожилась всем своим существом и, как дикая кошка, впилась в него глазами, чтобы уловить в нем хоть тень душевного движения в ее сторону. Но она встретила только смущенный и уклончивый взгляд. Нелегко человеку изложить словами действительные, глубинные побуждения, толкнувшие его на тот или иной поступок, особенно, когда эти побуждения полускрыты от собственного сознания.
— A-а, так ты не можешь! — вновь закричала Лотти со злобным торжеством. — Тебе нечего сказать! Ты ни в чем не можешь упрекнуть меня, как ни стараешься. Ни в чем!
Она не отрывала от него горящего, настороженного взгляда. А он продолжал неподвижно и равнодушно сидеть на стуле возле двери.
— Ты — выродок, вот ты кто такой! — не сдержала она нового потока упреков. — В тебе нет даже тех естественных человеческих чувств, какие бывают к жене и детям у всякого мужчины. Ты бездушный, злой, противоестественный человек… Ты — предатель, да, — предатель! Ты убежал от меня потихоньку, не сказав даже, за что ты меня бросаешь…
— Когда человеку становится нестерпимо, он старается убежать, не думая о причинах и последствиях, — лаконически объяснился Аарон.
Лотти замолчала было, но кипящее в ней негодование заставило ее заговорить вновь:
— Нестерпимо что? Что такое мешало тебе жить? Жена и дети? Какое великодушное признание! Разве я не любила тебя? Любила в продолжение двенадцати лет, работала на тебя, заботилась о тебе, во всем тебя оправдывала. Кто знает, что сталось бы с тобой без меня, при твоих дурных природных наклонностях. Ты — злой и слабый человек, в этом все дело. Ты слишком слаб, чтобы любить женщину и дать ей то, в чем она нуждается. Ты слишком слаб для малейшего самопожертвования. Поэтому ты и выбрал самый низкий, предательский способ избавления — бегство.
— Самый обычный способ, — пожал плечами
— Да, обычный для людей, подобных тебе: слабохарактерных и злых.
Последние фразы Лотти произнесла гораздо тише. Возбуждение ее упало и сменилось тихим плачем.
Аарон по-прежнему не двигался с места. Ему было физически не по себе, почти дурно.
— Кто знает, что ты делал за все это время, — всхлипывая, тихо говорила Лотти. — Кто знает, сколько гадостей ты натворил в течение этих месяцев. Ведь ты отец моих детей, моих бедных девочек… Кто знает, какие темные дела тяготеют на совести их отца…
— Ничего я не делал особенного, — ответил Аарон. — Я зарабатывал все время, играя на флейте в оркестре одного из лондонских театров.
— Кто тебе поверит, что ты больше ничего не делал? Я достаточно знаю твою всегдашнюю лживость. Ты сам знаешь, что ты — лжец. Неужто ты не делал ничего другого и только играл на флейте в оркестре? Нет, я слишком тебя знаю!.. А теперь, после всего этого, ты приходишь виниться с лживыми словами и претензиями? И смеешь думать, что так тебя и примут?..
— Значит, ты не хочешь, чтобы я вернулся? — вставил Аарон.
— Ты явился домой и ждешь, что тебе сразу все простится и забудется, — продолжала Лотти. — Нет, я не прощу, я не могу простить. Никогда. Пока жива буду, не забуду, что ты сделал со мной, — и не прощу.
Она взяла работу и стала делать размеренные стежки, притворяясь совершенно спокойной. Если бы кто-нибудь заглянул в окно, он подумал бы, что видит перед собой мирную идиллию семейного быта. Аарон все еще ощущал дурноту и слабость во всем теле. Он по-прежнему неподвижно сидел на стуле, и ему казалось, что все происходящее в этой комнате, совершается где-то далеко, далеко от него.
Через некоторое время Лотти опять заплакала.
— А бедные мои дети! — всхлипывая, причитала она. — Что могла я сказать своим девочкам об их отце?..
— Что же ты сказала им? — жестко спросил Аарон.
— Я сказала, что ты уехал на работу, — зарыдала она, склонив голову на руки к самому столу. — Что я могла еще сказать? Не могла же я объявить им позорную правду о тебе. Я не хотела, чтобы они знали, какой у них отец.
Аарон удивился про себя: какую же позорную правду могла бы она рассказать о нем дочерям? Но промолчал. С холодной зоркостью постороннего наблюдателя он видел, что несмотря на свое искреннее горе, жена его находит какое-то удовольствие в преувеличении своих невзгод и точно смакует одним уголком сознания драматичность разыгрывающейся сцены.
Но она опять успокоилась и взялась за свое шитье. Некоторое время прошло в молчании. Она сидела, опустив глаза над работой. Вдруг она вскинула их на мужа и посмотрела на него долгим взглядом, в котором был и сердечный укор, и суровое обвинение и, вместе с тем, супружеская нежность. Он невольно отвернулся от этого взгляда.
— Ты сознаешь, по крайней мере, что нехорошо поступил со мной? Да? — в тоне ее вопроса слышалась и просьба, и угроза.
Аарон почувствовал эту двойственность и промолчал.