Флейтист
Шрифт:
Поверить в то, что Дзанни способен взять меня, такого, к себе в дом, было наглостью, граничащей с безумием. Но я все же поверил.
Каждую ночь под одеялом я возносил дикие, страстные молитвы всесильному Богу, чтобы он помог мне стать сыном Дзанни. Мой Бог не имел лица и был добр так, как я понимал эту доброту: он не мог обозвать меня ни идиотом, ни придурком; не мог дать по роже, как делала это раздражительная воспитательница; не мог насильно побрить мне голову, если на ней колтун...
В своих мольбах я заходил так далеко, что просил Бога внушить Дзанни мысль усыновить не только
Однако, несмотря на мои ночные молитвы, Дзанни и не помышлял об усыновлении. Он даже не приглашал меня к себе домой и не приводил свою жену смотреть на возможного сына. Котька сделал из этого следующий вывод:
– Он тебя испытывает - не дефективный ли. Ты притворись, что ли, нормальным. И бросай курить!
Он отобрал у меня драгоценную папиросу, найденную на пустыре, и медленно выкурил ее, приговаривая:
– Для тебя же стараюсь, ублюдок!
Я входил в образ недефективного ребенка с трудом: часто мыл руки, но они почему-то все равно оказывались грязными; выменял на две конфеты носовой платок, девчоночий, правда, но без дырок; решил исправить хроническую пару по литературе, но тоже неудачно - щербатость подвела. Из-за нее я шепелявил, и учительница ставила "два" после первого же слова.
Через три месяца мучений Котька вызвал меня ночью в уборную и печально резюмировал:
– Я бы на его месте не усыновил.
Обессиленный самосовершенствованием, я скривился и пустил слезу.
– Ну ничего!
– утешил Котька.
– В дом таких не берут. Зато уж в Большой театр обязательно устроит! Там главное - талант, а не красота. Подбери сопли-то, горе мое.
Я расплакался окончательно. Мне хотелось жить в доме, а не в Большом театре с его хрустальным буфетом. Котька тоже заревел, и сквозь слезы вырывалось:
– Ну уж если не в Большой, то, может, в ма-а-ленький... Есть же, наверно, и маленькие театры...
Сошлись на том, что Дзанни должен наконец четко сформулировать свою программу в отношении меня. На следующий день, когда мы встретились в пустом актовом зале и он прослушал очередную импровизацию на тему "Эх, до чего же хорошо кругом!", я спросил прямо: Большой театр или Маленький?
– Никаких театров, - отрезал Дзанни.
– Ты будешь артистом цирка.
– Ишь, чего захотели!
Я сплюнул с особенным шиком, двойным плевком, попав прямо на лаковый ботинок учителя.
– Ну что ж, придется выбить из тебя эту дурь, - заметил он и с поразительной меткостью плюнул на мой ботинок.
Этот неординарный ответ Дзанни убедил меня больше всяких слов.
Новостью я немедленно поделился со всей спальней. Не объяснить, что сделалось с мальчишками, стоило им услышать про цирк! Если бы я сказал, что меня берут в рай работать ангелом, это бы не произвело большего впечатления. Все хохотали, уткнувшись из осторожности в подушки, махали руками,
...Сон той поры, навязчивый и тревожный:
"Цирк! Цирк! Цирк!" - цвиркает на толом сухом дереве черная птица. Подойдешь ближе, и оказывается, что не птица это, а Дзанни. Глаза-то его: сине-зеленые в золотом ободке. Меня не обманешь!..
Под Новый год он повел наш класс на утренник.
Огромное чудовище с трескучим, развеселым оркестром на спине, полыхающее чешуей, украшенное лентами, флажками, гирляндами, - чудовище разверзло пасть и проглотило меня.
Цирк!!!
...Лошади с развевающимися плюмажами мчались по желтому кругу. Человек играл, как целый оркестр. Красавица в золотом парила под куполом на тоненькой проволоке. Дрались петухи. Медведи нянчили собачек. Умный слон считал до десяти. Отважный лилипут укрощал дикого титра. Фокусник творил из воздуха воду. Кто-то голый танцевал "смертельное танго" в объятиях удава. Кто-то угадывал мысли на расстоянии. Пели, глотали шпаги, жонглировали факелами, проваливались в никуда и появлялись из ниоткуда...
Я хохотал, стучал ногами от восторга, хватался за живот со стоном: "Во дает! Во мужик!" Я уже верил в цирк, как в идола, и готов был ради него на любые жертвы. Лишь бы только длилось вечно это веселье, не смолкал плеск аплодисментов и гром оркестра, иначе... Что иначе? Не знаю, что именно, но мерещилась какая-то катастрофа во вселенских масштабах.
В конце представления, когда казалось, что ничем рассмешить уже невозможно, на арену под барабанный бой вышел клоун в широченных штанах, громадных ботинках и колпаке с бубенцами. С самого начала этот парень потешно встревал во все номера - дергал акробаток за ноги, строил рожи дядьке, который объявляет, дразнил тигра и убегал с визгом - в общем, старался вовсю. Напоследок он, видимо, решил отмочить какую-то особую шутку. Так и случилось. Клоун заиграл на маленькой гармошке "До чего же хорошо кругом!" Вслед за этим на арену важно вышла большая пятнистая свинья с портфелем на шее. Мы скатились на пол от смеха. Ясно: клоун был учитель, а свинья вроде как плохой ученик. Последнее Гаргара (так ее звали) доказывала с блеском - валялась в опилках, рылом опрокидывала громадную чернильницу и не хотела мыть копыта. Наконец клоун плюхнулся перед ней на колени и спросил.
– Ну-ка, Гаргара, ответь: ты хочешь стать отличницей?
– Ишь, чего захотели!
– прохрюкала вдруг свинья.
– Дзанни!!!
– с восторгом завопили мальчишки, и зал тоже закричал и захлопал, а мой Дзанни сделал круг кочета, ведя за собой Гаргару и подмигивая в нашу сторону.
Вот, оказывается, кто был Клоун! И я буду клоуном, но только с флейтой. Может быть, мы будем выступать с ним вместе, и свинья с нами? Может быть, он, чувствуя старость, решил подготовить себе замену? Я надену его широкие штаны, колпак и ботинки, буду свиристеть на флейте, а зрители будут хохотать...