Флейтист
Шрифт:
Мысль эта пришла в голову не мне одному. Все ребята думали так и просили только об одном - не забывать о них на вершине славы. Так, еще ничего не умея, я уже почувствовал себя артистом.
Но недолго продолжалось счастье. Пришлось вкусить зависть и недоброжелательство. Виною была моя проклятая щербатость. Однажды я вышел к доске и произнес:
– Корабль одинокий нешется, нешется на вшех парушах...
– Не сметь коверкать великий русский язык!
– заорала учительница. Тебе в лесной школе надо учиться, коробки клеить!
– Но я же жнаю штихотворение!
– выкрикнул я, чувствуя
Бледно-розовые губки учительницы вытянулись, чтобы произнести привычное "урод" или же "ублюдок", но я опередил ее, объявив с торжествующим злорадством:
– А меня ждешь шкоро шовшем не будет! Меня ушыновят!
– Усы-но-вя-а-а-т?!
– тоненько воскликнула учительница и, как укушенная, сорвалась со стула.
– Ах, усы-но-вя-а-а-т?
Робость, присущая совсем молодому и неопытному воспитателю, все-таки остановила ее, не дала избить меня по-настоящему, как это делали, например, физкультурник Горохов и завуч Гнущенко. Учительница вцепилась мне в плечи острыми, как у ведьмы, коготками, к стала трясти, гнусаво выпевая: "Усы-но-вя-ат? Усы-но-вя-ат?!" Класс с восторгом наблюдал экзекуцию. Наконец я не вытерпел и крикнул:
– Дура!
– Ах ты паршивый, мерзкий урод! Да ты не то что на семью, ты на жизнь не имеешь права!
Меня как будто хлестнули ремнем по сердцу: "Не имеешь права!" Как же это? Почему?! Не помня себя от бешенства, я зажмурился, оскалился и издал дикий вопль, особенно рассмешивший всех. Класс взорвался криками ликования, а учительский прихвостень Бережков взвыл:
– Ну вылитая свинья Гаргара!
Все подхватили:
– Похвиснев - свинья!
– Гаргара ты наша, хрюкни!
Сжав кулаки, я бросился на Бережкова:
– Убью, пашкуда!
Вспыхнула зверская детдомовская драка. Учительница вскочила на стул и заголосила:
– Де-фек-тивные-е! Мазурики чертовы! Урки потенциальные-е!
Били меня крепко и даже, кажется, ногами, но я не сдавался. Спасибо Котьке - он догадался опрокинуть на дерущихся парту. К тому времени я уже потерял сознание.
...Провал. Мрак, словно под крылом птицы. Она несет меня, слепого и беспомощного, неизвестно куда. Я сплю, зарывшись в птичий пух, и слышу во сне флейту...
...И только что землю родную завидит во мраке ночном, опять его сердце трепещет... и очи пылают огнем...
Из больницы я уже не вернулся в детдом - Дзанни усыновил меня.
Ах, проспект Чернышевского! Любимое место мое в этом городе да и во всем мире, пожалуй. Дзанни до сих пор живет в нашей старой квартире, в том самом доме на теневой стороне, где полуподвальный магазинчик "Канцелярские товары". Прогуливаясь по бульвару, можно легко отыскать наши два окна узкое прямоугольное и полукруглое, над аркой.
По вечерам здесь, в подворотне, можно встретить пугливого пьяного или девицу с наивно-бессмысленным личиком начинающей проститутки. Во дворе стоят всегда переполненные мусорные баки, навечно притулился у стены ржавый "Запорожец" без колес, и тянет из подъезда сыростью и кошками...
Ларчик с драгоценностями - вот что напоминала квартира Дзанни. Она была двухэтажная, оклеенная шелковистыми обоями и наполненная
...Я вижу себя мальчиком с забинтованной головой в новом, подаренном Дзанни костюме. Мальчик, оробев среди невиданной роскоши и все еще не веря в чудо, вдруг и навсегда осознает, что этот мир - его мир. Ему кажется, что когда-то, до рождения, он уже жил среди красивых вещей, умных книг и прекрасной музыки. Это открытие наполняет его счастливой гордостью, и он чувствует себя принцем, вернувшимся домой после долгих лет скитаний...
Дзанни жил один. Я не смел спросить, почему у него никого нет, и неведение это питало мои фантазии. Он играл в них то роль несчастного отца, чей сын убит на дуэли, то еще более несчастного мужа, чья молодая красавица-жена скоропостижно скончалась от насморка.
Первые недели нашей новой жизни Дзанни словно бы забыл о флейте, предоставив мне полную свободу. Я не преминул бы воспользоваться ею, не случись со мной странной перемены. Сердце мое, озлобленное, черствое маленькое сердчишко, не могло простодушно радоваться ничему. Ядовитое подозрение, что на самом деле я ни на что "не имею права", мешало этому. С другой стороны, я был уверен, что я "имею право". Как быть? И я решил, что даром есть хлеб Дзанни не стану, и придумал, как отплатить за его доброту, - взялся вести домашнее хозяйство, довольно, признаться, запущенное.
Юродская, злая, мелочная мыслишка! За ней ведь ничего не стояло, кроме намного желания, чтобы Дзанни не просто по-доброму относился ко мне, а еще и прощения попросил... за все - за то, что мать меня бросила; за колотушки детдомовские; за голодуху; за тараканов в столовском борще; за то, что я был "урод", "идиот", "дефективный", "олигофрен".
...Злая, поганая моя душонка, и заглядывать в нее то же, что в помойную яму, - а ничего не поделаешь. Уж каков есть. Принц-страдалец...
К приходу Дзанни его высочество стирало белье, мыло полы и даже готовило обеды по рецептам детдомовской кухни: тушеная капуста, а к ней котлеты или сосиски.
Деньги, что Дзанни давал на кино и на мороженое, я откладывал. Была у меня давно, еще с детдома мечта - поесть сала. Унылыми зимними вечерами мы с Котькой представляли, как едим розовые, нежные ломтики с черным хлебом. Я нарочно не говорил ничего Дзанни - хотелось самому, тайно купить огромный кус и съесть его на пару с Котькой. Ан не вышло! Когда я его наконец купил и нес домой, ко мне привязались двое пацанов, отняли авоську и сдачу двадцать копеек. Горевал я, помню, долго, а потом понял, что не судьба, и про сало забыл...
Меняя маски
1. Унесенный ветром
Фантастика:
боевая фантастика
попаданцы
рейтинг книги
