Флибустьер

Чернобровкин Александр Васильевич

Мари-Луиза выдает радостный вопль, не слишком громкий, и провозглашает:

— Мы будем полковником!

Говоря о своем муже или детях, женщина употребляет «мы». Не потому, что считает себя частью их, а потому, что их считает частью себя. На счет детей они, конечно, правы, а вот на счет мужа возможны варианты.

Вновь испеченный губернатор не стал торговаться. Наверняка надеется вложить деньги в заморскую торговлю и разбогатеть. Я даже могу перечислить купцов, которые подскажут ему, куда выгоднее вложить деньги. Одним из пунктов договора с Батистом де Буажурданом, сеньором де Буэр, было условие, что подполковником станет мой тесть. Кандидатура была одобрена военным министром. Впрочем, я уверен, что военный министр Франсуа-Мишель Летелье, маркиз де Лувуа и с этого года еще и граф Тоннер, даже не догадывается о существовании Матье де Кофлана, поднявшегося из капитанов в подполковники.

Я съездил с тестем в

расположение полка, познакомился с моими подчиненными. Матье де Кофлан подробно мне рассказывал о полке. Я делал вид, что мне все в новинку. Итак, воинское подразделение, командиром которого я числился, состояло из пяти войск или эскадронов, в которые входило по три роты по пятьдесят-шестьдесят человек в каждой. Французские полки меньше, чем у англичан, немцев, голландцев, порой в разы, зато в них больше офицеров. Так понимаю, создавали рабочие места для обедневшего дворянства. Впрочем, многие дворяне служили рядовыми или унтер-офицерами. Цвета мундиров в полках, принадлежащих дворянам, разрешалось выбирать полковнику, кроме синего, «королевского», и красного — цвета полков старших офицеров. У моих были серые шапки с обязательным у драгун шлыком — высоким остроконечным верхом, как у колпака, только мягким, свисающим набок или назад — и камзолы с зелеными обшлагами. У сержантов и унтер-офицеров цвета были наоборот. Офицеры ходили, в чем хотели, но большинство придерживалось в одежде цветов полка, добавляя яркие галстуки и заменяя шапку со шлыком на фетровую шляпу с перьями, и перед боем облачались в кирасу, если имели таковую. Основное оружие драгунов — облегченный мушкет, чтобы можно было стрелять без упора. Бандельеры (патронташи), которые раньше носили через плечо, остались в прошлом, сменившись патронными подсумками, которые носились через плечо справа, а рядом крепили к поясной портупее штык в ножнах. Он теперь не вставлялся в ствол, а насовывался на него, чтобы можно было и стрелять, хотя заряжать пока не очень удобно, штык мешал немного. Слева к портупее пристегивали палаш. На вооружении также был шанцевый инструмент — лопата или кирка с короткой рукояткой, которые крепили к седлу. Как говорили драгуны, пот экономит кровь, и десять метров траншеи лучше, чем один метр могилы. Лошади в полку почти все были одной масти, гнедой, что меня порадовало. Сейчас принято по масти лошади определять принадлежность к полку. По такому случаю я купил себе еще трех гнедых жеребцов, рослых и не пугливых, выучку и уход за которыми поручил своим адъютанту, лейтенанту Николя де Рибекуру — услужливому молодому человеку двадцати четырех лет от роду, который мог стать мужем моей жены, если бы поменьше выпендривался. Ему все же не удастся избежать семейства де Кофлан, только удовлетвориться придется третьей дочерью. Зато в приданое ей дадут аж десять тысяч ливров, что в два раза больше, чем он мечтал получить за вторую дочь.

Заодно я наконец-то осмотрел замок бретонских герцогов. Ничего интересного не увидел, если не считать огромные паутины в некоторых углах под высокими потолками. В свое время я таких замков перевидал множество. Приказал удалить паутины и сделать ремонт и поменять мебель в моем кабинете.

Еще через пару недель Матье де Кофлан продал свой капитанский чин за сорок тысяч ливров. Скидку не делал потому, что было несколько желающих купить его. Выиграл тот, который выложил тридцать тысяч, а еще десять зачлись ему, как приданое за четвертую дочь подполковника. Это был прапорщик моего полка Анри де Баланьи, двадцати двух лет, у которого внезапно умер отец, оставив наследство в тридцать с небольшим тысяч ливров. Мой тесть и пятую дочь бы спихнул, желающих получить десять тысяч и породниться с полковником и подполковником было много, особенно среди офицеров полка, но она была еще слишком молода. Ее приданое было вложено в торговые операции, в те же, что и деньги губернатора. Последние десять тысяч стали приданым моей жены Мари-Луизы. Она этих денег не увидела. Это была слишком большая сумма для женщины, могла пошатнуть ее моральные устои, даже несмотря на беременность.

В марте король издал декрет, сразу получивший название «Черный кодекс». Теперь использование рабов в колониях и только в колониях разрешалось официально. Они из просто тягловой скотины превращались в тягловую скотину с привилегиями. Отныне с рабами надо было хорошо обращаться, кормить-поить их, платить пенсию по старости. Рабам разрешалось иметь собственность. Так понимаю, с этого дня каждый из них становился собственником своих оков. Хотел бы я посмотреть на плантатора, который будет соблюдать этот кодекс.

После Пасхи сыграли сразу две свадьбы. Из-за этого мне пришлось задержать выход в море. На этот раз я решил освоить новый маршрут. Как мне рассказали на Эспаньоле, несколько групп флибустьеров пересекли Панамский перешеек и оказались на берегу Тихого океана. По словам тех, кому удалось вернуться,

испанцы там непуганые и добычи валом. Почему бы не смотаться туда и не проверить, как оно на самом деле? Давненько я не бывал в тех местах. Интересно будет посмотреть, что и как там сейчас.

41

В балласте бриг идет довольно резво, особенно если его подгоняет свежий попутный ветер. В Нанте я сказал, что собираюсь загрузиться в Бордо вином. Мол, денег мало, все ушло на покупку чина и постройку дома в городе, а работать на других не хочу. На вине заработаю меньше, зато все будут мои. Мы действительно зашли в Бордо, но всего на два дня. Встали на якорь в эстуарии Гаронны, куда нам на баркасе доставили два десятка больших бочек дешевого красного вина для рядовых и три небольших дорогого белого для офицеров. После чего пошли дальше на юг, до островов Зеленого мыса, а потом повернули в сторону Южной Америки. Экипаж был уверен, что идем в Карибское море, и пытался угадать, почему без груза. Версий было несколько. Самая оптимистичная — наберем на Эспаньоле полный трюм флибустьеров и отправимся захватывать какой-нибудь испанский город. Добычи возьмем так много, что прибылью от перевозки товаров можно будет пренебречь. По большому счету они были правы, только направлялся я на тихоокеанское побережье Америки и не собирался пополнять экипаж. Чем меньше людей, тем меньше расход еды, вина и воды.

После того, как бриг по моему приказу начал забирать все дальше на юг, экипаж приумолк. Ладно бы ветер был попутный, а то ведь шли в полборта. Первым не выдержал шкипер, мой старший помощник по имени Гильом Буланже. Он совершает со мной уже третий рейс, лучше остальных понимает, что идем не в сторону Карибского моря.

— Куда мы идем, виконт? — спрашивает он, когда я, пользуясь тем, что ветер сменился на восточный, приказываю взять еще левее.

Гильом Буланже предпочитает подчиняться виконту. Наверное, так повышается его самооценка.

— За богатой добычей, — отвечаю я.

— В Бразилию? — предполагает он.

— Дальше. Туда, куда без меня ты бы не добрался. Хотя и со мной есть шанс не доплыть, — говорю я.

Мы вышли к мысу Сейшас — крайней восточной точке Южной Америки. Отсюда до Африки рукой подать. Может, не совсем рукой, но ближе, чем от любого другого мыса. Это скала высотой метров сто с песчаными пляжами. Но табличка с указанием самой восточной точки будет находиться на соседнем мысу Кабу-Бранку, на маяке — бело-черной прямоугольной башне в центре постамента в виде белой четырехлучевой розы ветров. В первый раз я принял этот маяк за мемориал погибшим воинам. Поджавшись к берегу южнее этих мысов, мы легли в дрейф часа на три и набрали пресной воды в речушке, наловили сетью свежей рыбы. Такие короткие остановки поднимают настроение экипажа. И пошли на юг, подгоняемые Бразильским течением и не сильно удаляясь от берега, который постепенно начал уходить на запад.

Карты этого района у меня нет, но в будущем бывал здесь частенько. Два контракта проработал на бразильском лесовозе, перевозя пиломатериалы в Аргентину. Агент по заказу судовладельца делал мне разрешение на работу в Бразилии. Я еще подумал, не остаться ли там шутки ради на время отпуска и поработать кем-нибудь на берегу? Бразильцы — моряки никудышные, особенно штурмана. Они ведь или танцуют, или в футбол играют, или сексом занимаются, а на мостике не с кем. Был у меня второй помощник, молодой пацан. Как ни зайду на мостик, он обязательно играет с чем-нибудь в набивного — бьет предмет ногой, не давая упасть. Вместо мяча использовал всё, начиная от зажигалки или пустой пачки из-под сигарет и заканчивая свернутыми в комок сигнальными флагами. В Бразилии есть только одна достойная профессия — футболист, а всем остальным не повезло, пусть даже зарабатывают больше. Если шли близко к берегу и телик ловил сигнал и показывал футбол, вахтенный штурман, в лучшем случае, забегал в кают-компанию всего на пять минут, но через каждые две. Приходилось подыматься на мостик, потому что на встречных судах наверняка такие же несостоявшиеся футболисты на вахте, а в случае столкновения отвечать придется мне.

К Магелланову проливу подошли в начале июня. Здесь была зима. Температура чуть выше нуля днем и чуть ниже ночью. Если бы оказались здесь летом, я бы повел бриг в обход мыса Горн, по проливу Дрейка, но сейчас туда лучше не соваться. Зимой там штормит почти каждый день, а высота волн метров пятнадцать-двадцать. В такой шторм даже на рефрижераторе-пятитысячнике начинаешь чувствовать себя, как в лодочке. Владелец рефрижератора имел проблемы с чилийскими властями, проход с рыбой по Магелланову проливу был для судна закрыт, вот я и узнавал, почем фунт морского лиха в проливе Горна. По моему мнению, с которым соглашались многие капитаны, это самое поганое место Мирового океана. Поэтому я решил рискнуть пройти через Магелланов пролив.