Флибустьер
Шрифт:
Тут еще с тыла ударяю я с большей частью роты Анри де Баланьи. Сеча продолжается не долго. Немецкий капитан на саврасом жеребце, отжатый своими отступающими мушкетерами к волам, запряженным в переднюю арбу, замечает меня. Это мужчина в возрасте под тридцать с загнутыми кверху усами и трехдневной щетиной. На квадратном, тяжелом подбородке сквозь щетину проглядывает старый, белый шрам.
— Я сдаюсь, капитан! — кричит на ломаном французском немецкий офицер, приняв меня за командира роты, прячет палаш в ножны, после чего расстегивает ремень, к которому они прикреплены, и протягивает мне вместе с ним.
Каждый уважающий себя, доблестный
Я беру палаш, поворачиваю своего коня, чтобы стоял рядом и вровень с жеребцом пленника, иначе кто-нибудь сдуру рубанет его. Вместе с немецким капитаном мы наблюдаем, как мои драгуны добивают мушкетеров. С десяток попытались убежать, но их догнали на пастбище и зарубили.
— Великолепная атака, капитан, — спокойно, даже как-то рассудительно произносит немецкий офицер.
Догадываюсь, что он хотел сказать другое прилагательное, но плохо знает французский я зык. Льстить мне ни к чему. Убивать пленных офицеров не принято. Выкуп уже не берут. В ближайшие дни его обменяют на какого-нибудь французского капитана. Их несколько попало в плен к голландцам в сражении при Валькуре.
— Полковник, — поправляю я на немецком.
— Извините, полковник, не знал! — говорит он на родном языке, после чего представляется: — Барон Юрген фон Криденер.
— Виконт Александр де Донж, — представляюсь и я.
— Давно воюете? — интересуется он.
— С пятнадцати лет, — отвечаю я.
— Заметно. Засаду устроили правильно, — нахваливает барон, после чего спрашивает: — Разрешите мне не слезать с лошади? Даю слово дворянина, что не сбегу.
— Конечно, барон, — разрешаю я. — Мне будет приятно поговорить с вами, пока будет возвращаться в наш лагерь. Вы же знаете, с подчиненными не пообщаешься. Они стараются говорить только то, что ты, по их мнению, хочешь услышать.
— Как мне это знакомо! — улыбнувшись, как старому другу, произносит барон Юрген фон Криденер.
Мои драгуны заканчивают сбор трофеев, забрав у убитых не только оружие и подсумки, но и сапоги, шляпы и кое у кого даже мундиры. Раздевают и двоих наших погибших, но, в отличие от врагов, кладут их тела на арбу, чтобы похоронить на городском кладбище. Погрузив добычу на арбы, занимают место в походном строю. Первый эскадрон, выслав пять человек на разведку, движется перед обозом, а второй — позади него. Мы с бароном едем рядом со второй арбой обоза. Здесь никто не мешает общению двух членов нижней части высшего общества. Разве что хруст костей. Волы стараются не наступать на трупы, но колесам все равно. Впрочем, и мертвым все равно.
50
Принимать трофеи прибыл интендант Жан Вержюс — лет сорока четырех, полноватый, что при его высоком росте не бросалось в глаза, с обвисшими, как у бульдога щеками и двойным подбородком. Дышал тяжело, с сипением, будто поднимался в гору. Одежда — темно-коричневый жюстокор поверх бледно-красной шелковой рубахи и черные кюлоты — сидела на нем мешковато. Такое впечатление, что купил ее на вырост. Зато белые чулки были без складок все время, пока мы общались с ним — большая редкость по нынешним временам. Обычно те, кто хочет казаться элегантным (а какой француз не хочет этого?!), постоянно подтягивают чулки. Судя по отсутствию шпаги, человек неблагородный. Ему помогали два писца. Втроем они сначала изучили накладные, которые вез полковник Юрген фон Криденер, а потом проверили выборочно, приказав снять брезент с трех арб. Я хотел им сказать, что в немецком обозе, в отличие от французского, недостачи не может быть по определению, но вспомнил, что мне не положено разговаривать с простолюдинами. Они убедились в этом сами, после чего интендант пришел ко мне.
Я сидел в рабочем кабинете, расположенном на первом этаже дома мэра. Прямоугольный стол был небольшой, от силы на четверых. Застелен черной плотной скатертью. Как бы напоминая, что фламандцы наполовину голландцы и наполовину французы, справа на столе стояли чистая позолоченная чернильница на чистой позолоченной подставке, а рядом дешевый деревянный стаканчик с десятком обрезанных для письма, гусиных перьев, скорее всего, голландских, которые считаются лучше французских.
— Вы захватили сто бочек пива, десять бочек топленого сливочного масла, сто мешков муки, пятьдесят ящиков сыра и двести тридцать восемь мушкетов. Плюс двадцать две арбы и сорок четыре вола. Всего на сумму четыре с половиной тысячи ливров, — сообщает мне Жан Вержюс.
Он знает, что я виконт, а благородный человек в ценах на дешевую еду не должен разбираться. Мне, в общем-то, плевать на свою долю призовых, для меня они сущая мелочь, но тогда и мои солдаты получат намного меньше, а у них каждый ливр на счету.
— Столько стоят волы с арбами, — говорю я.
— Они столько не стоят, — уверенно возражает интендант.
— Тебе лучше знать. В отличие от тебя, я им хвосты никогда не крутил, — язвлю я. — Наверное, потянут всего тысячи на три. По-твоему, все остальное стоит всего полторы тысячи? В том числе и мушкеты, которые по тридцать ливров за штуку?
— Большая партия продается с большой скидкой, — как нерадивому ученику, доводит он до моего сведения.
— Знаю. На такую партию скидывают не больше четверти цены, но не три четверти, — произнес я и добавил: — Слишком много ты хочешь украсть у короля.
— Я честно служу моему королю! — почти искренне восклицает Жан Вержюс.
— Значит, мне несказанно повезло: впервые в жизни вижу интенданта, который не ворует! — насмешливо бросаю я.
У интенданта сперва краснеют нос и щеки возле него, потом кровь как бы стекает в обвисшие щеки и вторую складку подбородка. Дыхание становится чаще, а сипение протяжней.
— Запомни на будущее: у меня два торговых корабля, которые ходят в Вест-Индию, и я знаю все купеческие уловки, — начинаю я, а потом провожу подсчеты: — Трофеев мы захватили, самое меньшее, на двенадцать с половиной тысяч ливров. Пятьсот ливров я готов уступить. Из оставшихся двенадцати тысяч десятая часть полагается королю. Значит, мне и моим солдатам причитаются десять тысяч восемьсот ливров, — и добавляю напоследок: — Если ты не согласен с этой цифрой, я попрошу маршала, чтобы он прислал менее вороватого интенданта.
— Десять тысяч будут более справедливой цифрой, — уже не требовательно, а торгуясь, произносит интендант.
— Десять пятьсот — последнее слово! — улыбнувшись, говорю я.
— Хорошо, — пытаясь улыбнуться, произносит Жан Вержюс.
— Когда привезешь деньги? — спрашиваю я.
— Завтра, — обещает он.
Интендант уходит, пряча от меня глаза, чтобы я не увидел, что нажил врага. Я не прячу глаза, но Жан Вержюс так и не увидит, что тоже нажил врага и более опасного.
Деньги он не привез ни завтра, ни послезавтра…