Флибустьер
Шрифт:
Наконец на губах Старухи заиграла улыбка, словно птица, с легкостью взлетевшая на ветку.
– Да, – сказала она. – Ты уедешь отсюда. Это необходимо.
– Ты мне поможешь?
Старуха всматривалась в глаза Фиби, как будто разглядывала в них образы и знамения, скрытые от самой Фиби. По спине девушки побежали мурашки, но это ощущение было порождено таинственностью, а не страхом.
– Сегодня ночью лодка увезет тебя на далекий остров. Но ты должна собраться с силами, ибо это будет нелегкое путешествие.
Фиби уже узнала, что жизнь в восемнадцатом веке никак нельзя назвать легкой от человека требовалось
– Меня это не удивляет, – сказала Фиби рассудительно.
Остаток дня она провела у кровати Алекса и, хотя он снова был без сознания, читала вслух томик Чосера, который нашла в гостиной. Фиби была образованной женщиной, но староанглийский не был ее сильной стороной и она мало что понимала из прочитанного. Все это занятие отвлекало ее мысли от собственных тревог и, как она надеялась, служило нитью, пусть даже тонкой, которая связывала Алекса с миром живых.
На закате она поела в темном уголке кухни, расположенной в отдельном здании, а когда на остров спустилась ночь, за ней пришел юноша-туземец. Не говоря ни слова, он повел ее по дорожке среди тропической зелени к берегу и там указал на изящное, похожее на каноэ суденышко, лежавшее на белом песке.
Проглотив комок, Фиби залезла в лодку, прижимая к груди жалкий узелок с платьем, бельем, куском мыла, и уселась на узкой скамейке. Юноша зашел в темно-бирюзовую воду, напрягая бронзовые мышцы, уверенно столкнул лодку в воду, взялся за весла, и суденышко заскользило по дрожащей серебристой лунной дорожке, протянувшейся по морю.
Старуха была права: путешествие оказалось нелегким. Во-первых, москиты. Затем приступы морской болезни, заставлявшей Фиби то и дело перегибаться через борт. Они петляли между темными островками, держа курс по звездам, и на рассвете оказались в укромной бухте, где заснули, раскинувшись на песке. Вместо подушки Фиби подложила под голову узелок.
Они плыли три дня, по ночам бесшумно скользя по воде, днем, когда плыть было опасно, потому что их могли увидеть, отдыхая на суше. Фиби все больше молчала, но время от времени начинала без умолку болтать, побуждаемая к этому одиночеством. Она рассказывала своему немому спутнику про Джеффри и профессора Беннинга, про машины, самолеты и супермаркеты, про закусочные и борьбу с ожирением. Тот слушал, иногда улыбался и не говорил ни слова в ответ.
Наконец, ранним утром четвертого дня, они прибыли на остров, не уединенный и необитаемый, как другие, а полный звуков и энергии, шума и суеты. В гавани стояли корабли под английскими флагами, на причалах, заставленных бочками, толкались рабы и свободные люди, стояли повозки и экипажи, громоздились товары. Фиби поблагодарила своего провожатого и храбро побрела к берегу, приподняв тяжелые юбки. Она не имела никакого понятия, куда идти разве что вперед. Она так и поступила.
Фиби туристка из другого века бродила по грязным, залитым помоями улицам, пока не высохли ее платье и обувь. Она миновала лавки свечного мастера, портного, корабельную контору, склады. Однако самым заметным зданием оказалась «Корона и лилия» видимо, популярная таверна.
Собрав всю оставшуюся храбрость, Фиби переступила порог таверны и
– На пару слов, красотка, – сказал он, прежде чем Фиби успела вымолвить хоть слово. – Для тебя тут найдется подходящая работа, если ты умеешь поднести кружку и держать свои мысли при себе. Поговори с мистрисс Белл, она даст тебе тюфяк и что-нибудь поесть.
Чувствуя, как пылают щеки, Фиби удержалась от того, чтобы в бойких англо-саксонских выражениях отчитать трактирщика за то, что он имеет наглость разговаривать с ней таким тоном, и прошла между столами в заднюю часть таверны. Ей нужно найти работу, если она хочет выжить в этой странной одиссее, и для начала можно разносить выпивку в «Короне и лилии». Конечно, на повышение надеяться нечего, но об этом можно подумать позже. Сейчас ей нужна только чистая постель и пропитание.
Мистрисс Белл оказалась толстой общительной женщиной в домотканом платье. Своими грубоватыми, добродушными манерами и копной седых волос она напомнила Фиби одну из ее любимых героинь фильмов сороковых годов Ма Кеттл в исполнении Марджери Мэйн.
– Меня зовут Фиби Тарлоу, – объявила девушка, надеясь, что ее речь звучит как у обыкновенной женщины восемнадцатого века, но понимая, что это не так. Проницательный взгляд мистрисс Белл сразу же остановился на ее коротких волосах. – Я ищу работу. И крышу над головой.
Пожилая женщина прищурила глаза. – Я тебя не знаю, – сказала она своим грубым, громким голосом. – Ты невольница, сбежавшая от хозяина? Откуда ты?
Фиби проглотила комок. – Я ни у кого не служила, – ответила она ровным голосом. – Я приехала из места под названием Сиэтл. – Возможно, было бы лучше солгать, но она не умела кривить душой, это всегда было привилегией Джеффри. – Я умею делать тяжелую работу, – прибавила она. – Я работала официанткой в столовой колледжа.
Миссис Белл хрипло фыркнула. – Колледжа? – иронически усмехнулась она, как будто это было невозможно. Разумеется, в 1780 году это действительно было не возможно. – Ты можешь чистить и мыть котелки и чайники и состряпать наваристую похлебку из того, что окажется под рукой?
– Смогу, если нужда заставит, – кивнула Фиби.
Мистрисс Белл снисходительно усмехнулась. – А если кто-нибудь, королевский солдат или бунтовщик, предложит тебе разделить с ним постель?
– Я откажусь, – сказала Фиби.
– Ну да, – кивнула мистрисс Белл. – Я тоже так думаю. Пойдем со мной, милочка, я покажу тебе твою комнату. На кухне есть горшок с тушеной олениной, можешь подкрепиться. Но только никакого пива, пока не выполнишь дневную работу. Поняла?
Фиби и не подумала отказываться. Она кивнула, радуясь, что так быстро нашла работу, и поднялась за мистрисс Белл по грубо сколоченной лестнице.
Ее комната оказалась душной каморкой под крышей, едва ли намного большей, чем средних размеров уборная в квартире двадцатого века. В ней имелись грубая деревянная кровать, потрепанное одеяло, а также таз и кувшин на шатком умывальнике. Под кроватью нашелся ночной горшок, а на стене единственный гвоздь для ее гардероба, который состоял ровно из двух платьев.