Флирт с дьяволом
Шрифт:
– Да как же так? – оторопел Харитон. – Почему же теперь у них чисто, а у нас грязно?
– Диалектика, – пожал плечами Пьер. – Потому у них сейчас и чисто, что раньше грязно было. Поживши в грязи, они приучились чистоту ценить. А русскому народу бардака захотелось. Вот пролетарскую революцию и устроили. Теперь расхлёбывают, да, похоже, не скоро расхлебают.
– Дааа, – задумчиво протянул Ерофеев. – Странные существа люди. Да что мы всё шампанское, да шампанское! Пора чегонибудь покрепче хлебнуть. Как насчёт коньячка?
Большеухов не возражал.
Услужливый официант, склонившись в поклоне,
Оркестр негромко играл ностальгические блюзы. Беседа текла и текла своим чередом. За окнами занимался рассвет.
* * *
Под утро усталый и смертельно голодный Влад, протопавший по городу своей мечты не менее пятнадцати километров, добрёл до La Gare du Nord – Северного вокзала, и, плюхнувшись в кресло в зале ожидания, заснул, как убитый.
Проснулся он около полудня от того, что ему на лицо чтото брызнуло. Плохо соображающий спросонья Драчинский вытер лицо ладонью и, приоткрыв глаза, тупо уставился на руку. Рука была перепачкана кровью. Вида крови Влад не выносил.
Взвизгнув от ужаса, Драчинский вскочил и спрятал окровавленную руку за спину, с брезгливым отвращением вытирая её о штаны.
– Excusezmoi, je vous en prie! Je regrette beaucoup ce qui s'est pass'e,[5] – услышал он.
Влад обернулся на звук. Рядом с креслом, в котором он провёл ночь, сидела высокая высохшая монашка лет восьмидесяти. Монашка, пожав плечами, указала на щедро сдобренный кетчупом хотдог, который она сжимала в руке, и смущённо улыбнулась.
Драчинский осторожно поднёс руку к лицу и понюхал её. Рука пахла томатным соусом. Так это была не кровь!
– Ничего! Всё в порядке! – сказал пофранцузски Влад.
Монашка ещё раз улыбнулась.
Дразнящий запах горячего хотдога почти загипнотизировал голодного Влада. Драчинский, не мигая, уставился на надкушенную булочку с сосиской.
Видимо, монашке приходилось и раньше видеть подобные взгляды, потому что она, улыбнувшись, достала из большой пластиковой сумки ещё один завёрнутый в салфетку хотдог и протянула его Владу.
– Господь не оставит голодного в беде, – сказала монашка.
– Очень на это надеюсь, – пробормотал хичхайкер, и, поблагодарив щедрую старушку, направился к выходу.
Чутьчуть не дойдя до двери, он остановился. Драчинский решил сначала доесть хотдог, чтобы не думать о пище в тот торжественный момент, когда он впервые в жизни увидит Париж при дневном свете. Это был миг, которого он ждал много лет. Влад на мгновение прикрыл глаза, проигрывая в своём воображении образ "столицы Европы, моды и секса", единственного месте в мире, помимо Коктебеля, где, по мнению Волошина, можно было жить. Он представлял Париж огромным прекрасным городом с широкими проспектами и красивыми домами. Этот город был чист, зелен и светел, а по его улицам шагали счастливые беззаботные люди.
Драчинский распахнул дверь и вышел на улицу. Он расправил плечи и полной грудью вдохнул парижский воздух. Сделав несколько шагов, Влад упал, поскользнувшись на кучке свежих собачьих экскрементов.
* * *
Пьер Большеухов и родственники графини собрались в просторном кабинете Жюля Вернеля, нотариуса семьи МотерсидеБелей.
Пьер нервно постукивал пальцами по подлокотнику кресла. Хотя он был уверен, что за отсутствием близких родственников всё состояние графини достанется ему, он нервничал. С этой проклятой истеричной нимфоманкой ни в чём нельзя было быть уверенным.
Вернель медленно и торжественно достал из ящика стола большой коричневый конверт и распечатал его. Пьер и родственники графини затаили дыхание.
– Я, графиня Жозефина МотерсидеБелей, находясь в здравом рассудке и твёрдой памяти, – прочитал нотариус, – завещаю всё своё движимое и недвижимое имущество, в том числе акции и банковские вклады…
Жюль сделал многозначительную паузу и обвёл взглядом собравшихся. Хотя лицо нотариуса было строгим и серьёзным, Большеухову почемуто показалось, что в его глазах таилась усмешка.
– … Лионскому обществу защиты прав сексуальных меньшинств, – закончил предложение нотариус.
Пьер глухо вскрикнул и потерял сознание.
* * *
Харитон Ерофеев отрабатывал стиль "батерфляй". Его мощный тренированный торс взмывал над поверхностью воды, как тело играющего в волнах серебристого дельфина. Харитон чувствовал себя молодым и сильным. Впервые за долгие месяцы жизни во Франции ностальгия оставила его. Наконецто он встретил родственную душу, земляка, к тому же богатого и вхожего в высшее общество Лазурного берега. Теперь никто не посмеет насмехаться над русским миллионером, к тому же другом графа МотерсидеБелей.
"Мы им ещё покажем!" – подумал Ерофеев.
Что именно и кому он собирается чтото показать, Харитон пока не придумал, но это не имело значения. Главное, что подобная мысль вдохновляла и возбуждала его. Живя в России, Харитон ненавидел эту страну тупоголовой и жестокой "братвы", алкоголиковпролетариев, крестьян, не желающих работать на земле, коррумпированных до последнего предела чиновников и способных только на бессмысленную болтовню интеллигентов.
Лишь поселившись в Болье, Ерофеев понял, что такое патриотизм. Сам не понимая почему, он чувствовал, что готов целовать родную промёрзлую землю и пускать слезу умиления при виде набивших оскомину грязноватых русских берёзок. Читая о том, что Солнцевская мафия захватила рынки сбыта наркотиков в КостаРике и что из кварталов в НьюЙорке, в которых поселяются русские, уходят даже негры, Харитон неизменно чувствовал необъяснимый для него самого прилив гордости за взрастившую его страну.
Конечно в глубине души он понимал, что предпочёл бы, чтобы Россия была великой державой, родиной знаменитых учёных и деятелей искусства, страной, экспортирующий свою продукцию во все уголки земного шара и диктующей свои условия странам всего мира, но, увы! – это оставалось несбыточной мечтой.
"Пусть наша экономика в дерьме, но зато хоть мафия на высоте", думал Ерофеев. "Хоть этим мы можем гордиться. Даже итальянская Коза Ностра щенки по сравнению с нашими беспредельными "братками", не говоря уж об этих распевающих рэп гарлемских неграх или обезьяноподобных выходцах с Ямайки. Хоть в чёмто, но всё же мы лучшие.