Флиртаника всерьез
Шрифт:
Москва вообще казалась ей непомерной. Ее угнетал этот город, как можно в нем жить, она еще понимала, но вот как можно его любить, этого ей, видно, было не понять никогда. Конечно, старинные улицы красивые, но в Ростове тоже есть старинные улицы, и тоже красивые, а когда гуляешь по ним, то тебе все-таки не кажется, что ты всем мешаешь. Катя вспоминала, как в детстве не понимала, почему Ростов называют Великим, если он совсем не враждебный и не страшный город.
Москва была вот именно великой. Чтобы понять это, не требовалось и дополнения к ее имени, достаточно было просто по ней пройтись.
Однажды
– Надеюсь, ты не воспользовалась этими филькиными грамотами? Полное впечатление, что ты выросла даже не в Ростове, а на Луне. Неужели ты думаешь, сотрудника с окладом в тысячу долларов ищут через объявление на столбе? Ладно, – вздохнул он, – я поспрашиваю, может, найдется для тебя что-нибудь с неполной занятостью. Тем более маме теперь получше.
Через неделю он нашел для Кати работу в фирме, которая продавала американские пылесосы «Крабис». Правда, Григорий Петрович сомневался, подойдет ли ей такая работа: надо было ходить по квартирам с демонстрацией тяжелого агрегата, и ходить на своих двоих, потому что транспортом для сотрудников фирма не озаботилась. Но Катя так обрадовалась самой возможности не сидеть целыми днями в четырех стенах, что готова была таскать пылесосы любого веса, и не только по Москве, но и по Подмосковью. А как управляться с пылесосом, это она освоит! И освоит даже, как уговаривать клиентов, чтобы они согласились не на покупку – честно говоря, Катя не могла представить, чтобы человек взял да и потратил на какой-то несчастный пылесос деньги, за которые можно купить их с мамой и бабушкой ростовский домик, – но хотя бы на демонстрацию «Крабиса».
Так что в первый день Катя шла на работу как на праздник. Да и во второй день тоже, и в третий, хотя работа в самом деле оказалась не сахар: и пылесос тяжелый, и клиентов искать трудно, и деньги очень небольшие… И все-таки она считала, что ей повезло, и не гневила судьбу, желая большего счастья.
Она и подумать не могла, что всего через три месяца все ее представления о счастье и несчастье перевернутся с ног на голову и перевернут всю ее жизнь.
Глава 4
Катя приходила в больницу два раза в неделю. Она приходила бы и чаще, но Игорь запретил.
– Не хватало, чтобы ты на улице родила, – сказал он.
– Я по улице почти не хожу, – возразила было Катя. – Ты же сам не разрешаешь. Я прямо возле дома такси беру, иногда даже по телефону вызываю.
Трата денег на такси казалась ей тем более бессмысленной, что от Покровских Ворот до Красной Пресни из-за бесконечных пробок быстрее было доехать на метро, чем поверху. Но Игорь сказал, что если она будет ездить на метро, то он вообще запретит ей навещать его. Конечно, он не узнал бы, каким транспортом она приехала, но Катя не могла его обманывать. И не хотела, и… Когда она смотрела в его глаза, очень светлые, ей казалось, что он видит ее насквозь. А может, и не казалось ей это, а так оно и было. Она никогда не знала
Когда Катя вошла в палату, Игорь спал. Она на цыпочках попятилась обратно к двери, чтобы подождать его пробуждения в коридоре, но он открыл глаза и сказал:
– Заходи, я не сплю.
– А что ты делаешь? – улыбнулась Катя. – У тебя же глаза закрыты.
– Сам не знаю.
– Ты думаешь, да?
– Нет. Как ты себя чувствуешь?
– Хорошо. А ты?
– Нормально.
– Болит голова?
– Не очень.
– Я котлеты пожарила, – вздохнув, сказала Катя. – Доктор говорит, тебе уже практически все можно, но все-таки лучше диетическое питание. А они как раз диетические, из индюшатины.
Все два месяца, которые Игорь лежал в больнице, он был так мрачен, что она его не узнавала. И терялась, не понимая, чем его развлечь, развеселить.
– Они теплые еще. Подать?
Он поморщился.
– Катя, сколько я тебя просил, не говори «подать». Ты не прислуга. Да сейчас и прислуга так не говорит, по-моему.
Слово «подать» казалось ей самым обыкновенным. Так говорила бабушка, когда маленькая Катя болела, лежала в кровати, и та предлагала ей то медку, то малинового вареньица.
– Не обижайся, – сказал Игорь. – Иди сюда, посиди.
Катя села на стул рядом с его кроватью, он взял ее руку, перевернул ладонью кверху, погладил. Катя наклонилась, поцеловала его, прижалась щекой к его виску и тут же отпрянула, подумав, что может сделать ему больно: врач ведь сказал, что сотрясение у него очень сильное и голова болит постоянно. Наверное, Игорь понял, почему она отшатнулась, – он в самом деле видел ее насквозь, и не только ее, но все, что она делала. Он сел на кровати, обнял ее и негромко сказал:
– Все будет хорошо, Катенька. Скоро я отсюда выйду, и все наладится.
Она не знала, что значит для него «наладится», но верила всему, что он говорил. Да и какая разница, что это значит? С той минуты, когда Катя впервые услышала его голос в телефонной трубке, она перестала думать о себе. Ее желания и стремления – да и были ли они у нее когда-нибудь? – не имели никакого значения по сравнению с желаниями и стремлениями этого необыкновенного, совсем ей непонятного человека.
Как все-таки хорошо, что ее подвезут до дома, в котором назначена следующая демонстрация! Она не позволяла себе думать, что устает, и не думала. Но когда он взял стоящие в прихожей коробки, Катя вдруг почувствовала, что сама просто не смогла бы их поднять. Это было очень странно. Она ведь всего час назад внесла коробки в эту квартиру, и ей вовсе не казалось тогда, что они набиты свинцовыми болванками.
Он вынес коробки на улицу к машине, положил их в багажник, открыл перед Катей дверцу. Все это время Катя почти не смотрела на него. Ей было так хорошо и спокойно, как будто она не вышла на слякотную мартовскую улицу, а, наоборот, оказалась в каком-то теплом и защищенном пространстве. И только когда он завел машину, она наконец взглянула на него – совсем коротким взглядом, чтобы он не подумал, будто она его изучает.
Ей показалось, что она видит не человека, а сплошное сияние; она даже зажмурилась.