Флорентийская голова (сборник)
Шрифт:
Я попытался, что называется, собрать мысли в кучу.
— Так, ты что — мёртвая?
— Ну, наконец-то! — Женя несколько раз хлопнула в ладоши. — Конечно, мёртвая уже двадцать лет как. Самоубийство, если тебе интересно.
— Но как… — ошарашено произнёс я.
Женя удивлённо подняла брови.
— Хочешь знать, как именно? Из всего многообразия средств я выбрала бритву и ванну.
— Бритву? Ты, это… вены резала? — Я непроизвольно провёл указательным пальцем правой руки по запястью левой.
Женя снова покачала головой.
— Если режешь вены, то гораздо эффективнее
Я не знал, что сказать, поэтому молча смотрел на Женю, которая в это момент красиво затягивалась: рука с сигаретой расслаблена, глаза немного прищурены. Я подумал, что она смотрит не на меня, а куда-то сквозь.
— Горячая ванна — это не сказки, — продолжила она. — Вода должна быть горячей, иначе кровь свернётся и ничего не выйдет. Горячая вода нужна ещё и для того, чтобы было приятно. Чтобы подавить нервную дрожь и избавиться от последних сомнений.
— Всё равно, не понимаю…
— Что тут непонятного? Способ же имеет значение! Весь вопрос в том, будет ли больно, и как ты будешь выглядеть в гробу. Петля, окно и электричка отпадают сразу. Так что, самый хороший вариант для девочек — обожраться снотворного, поэтому большинство выбирают таблетки. Девицы надевают свои лучшие платья, туфли на шпильках, красятся, некоторые даже ходят перед этим в парикмахерскую, а потом — вскрывают упаковку димедрола, кладут в ладошку десять маленьких белых таблеток, закидывают их в рот, запивают «Тархуном» или «Дюшесом» и пытаются проглотить. Но димедрол, он, сволочь, такой горький, что не помогают ни остатки газировки, ни недопитый чай, ни вода из-под крана — легче не становится. Девицы подходят к зеркалу, девицы смотрят на себя и видят там мымр с перекошенными физиономиями и выпученными слезящимися глазами. И вот тут девицам становится страшно. Им начинает хотеться, чтобы всё это закончилось, в том смысле, чтобы всё стало, как пару минут назад…
Сначала они пробуют выплюнуть эту гадость, но поздно, маленькие белые друзья уже в пищеводе, они уже на пути в желудок. Тогда те, кто поумнее, бегут в сортир и суют себе два пальца в рот. Если им везёт и после некоторых усилий они наблюдают на дне унитаза или раковины маленькие, плавающие в газировке, белые колёсики; девицы судорожно начинают их считать — одна… две… три… пять… десять… И тогда девицы плюхаются на кафельный пол и начинают реветь. Некоторые делают под себя, прямо в своё лучшее платье. А на следующий день они рассказывают своим подружкам, как вчера, когда родичей не было дома, они пытались покончить с собой, потому что трындец, жить надоело, но в последний момент родичи вернулись и их спасли. В качестве доказательства подружкам демонстрируются слегка переваренные десять таблеток димедрола. Подружки одна за другой лопаются от зависти…
— Я не об этом, Жень. Мне непонятно, как это всё вообще возможно, — сказал я, делая ударение на слове «это».
Женя пожала плечами.
— Вот бы знать. Просто есть и всё. Ты же не задумываешься над тем, почему возможно то, где ты каждое утро просыпаешься?
— Ты имеешь в виду моё «настоящее»?
— Называй, как хочешь.
— А как же мы с тобой там встречались?
Женя махнула рукой.
— Это мне дали посмотреть на то, как там всё у вас, — Женя запнулась, — чтобы я тебя сюда затащила.
— Затащила?
— Ну, привела. Ты же очень хотел в прошлое вернуться. Так?
— Хотел, конечно, но…
— Теперь уже никаких, Валя, «но», теперь…
Женя не успела договорить. Справа от нас, у трансформаторной будки, началась возня. Что там происходило, мы не видели, но, судя по звукам, несколько человек тащили одного, а тот, кого тащили, упирался.
— Где он? — спросил хрипловатый голос из-за кустов. — Говори, где, иначе мы тебя отмудохаем так, что мать родная не узнает!
— Я не знаю, — ответил ему второй голос, жалобный и высокий.
Послышался характерный звук, который получается после встречи кулака с лицом.
— Я же говорю, не знаю! — ещё выше завизжал второй голос.
Только что услышанный мной звук повторился.
— Он в зале был, а потом куда-то ушёл! — срываясь, прокричал голос.
С ужасом до меня дошло, что я знаю, кого пытают у трансформаторной будки. «Господи, про него-то я совсем забыл! — подумал я. — Что ж теперь делать-то…»
— Что там происходит? — тихо спросила Женя.
— Майрона мочат, — также тихо ответил я.
— А… чего они от него хотят?
— Узнать, где я. Они же за мной пришли.
Женя сделала большие глаза.
— Зачем?
— Это я с ними в «Комитете» подрался. Отмстить хотят.
— Что делать будешь?
А что мне было делать? Тихо уйти? Должно быть, каждый мужик, родившийся и выросший в Советском Союзе, знает, что именно я тогда чувствовал. Сказать, что мне было страшно, значит не сказать ничего. Меня всего просто трясло. Буквально в пяти метрах от меня избивали моего друга, а я стоял, как вкопанный.
— Беги в школу, приведи кого-нибудь, — сказал я, глядя себе под ноги, — а я пошёл.
— Господи, Валька, да ты герой, — Женя положила мне руки на плечи, встала на цыпочки и мягко поцеловала меня в щёку.
Я обнял её за талию, совсем так, как во время танца, и потянулся губами к её губам, но вместо них наткнулся на указательный палец.
— Погоди, — сказала она, — рано.
«Твою же мать!» — чуть не сорвалось у меня.
— Говорю же, не знаю! — в очередной раз сквозь слёзы проорал Майрон, и в очередной раз послышался глухой удар.
— Ма-ма! — раздалось в ответ.
Я выдохнул из себя весь воздух, который во мне был, после глубоко вдохнул и зачем-то отвесил Жене короткий поклон. В ответ она сильно (для девушки сильно, разумеется) сжала мою руку.
— Ну, иди, — сказала она, — бог с тобой.
— Я здесь! — сказал я не громко, но твёрдо и, с трудом передвигая негнущимися со страху ногами, сделал шаг прямо сквозь кусты.
16. Спасение утопающих…
Вокруг лежащего в позе эмбриона Майрона стояли трое. Двоих я знал, это были татарин и длинномордый; лица третьего было не разглядеть, потому что он стоял немного поодаль, в темноте.