Флотское братство
Шрифт:
– Русский… Слышишь? Русский… – пробормотал он в полной растерянности, потому что только теперь сообразил, что не знает ни имени пленника, ни русского языка, чтобы с ним поговорить. – Русский, что с тобой случилось? Тебе плохо?
И так как Полундра оставался лежать без движения, расслабленно откинув голову и закрыв глаза, и никак не реагировал на присутствие в каюте охранника, тот склонился еще ниже над ним, собрался нащупать запястье, посчитать пульс.
Захват шеи последовал мгновенно, Вацлав Самойлович даже не успел понять, что именно произошло. Рука русского моряка, став твердой как сталь,
Оказавшийся в этот момент в дверях каюты вахтенный на мгновение ошалел от неожиданности, увидев лежащего на полу Самойловича, а его пистолет в руке русского пленника, стремительно вскакивающего на ноги. Жестом Полундра приказал вахтенному зайти в каюту, но тот, стремительно сообразив, что стрелять в данном случае не в интересах русского, ловко отскочил назад, в коридор, и бросился наверх, к ходовой рубке, на ходу колошматя по стальным перегородкам кают, желая добудиться до своих товарищей и крича во все горло:
– Тревога! Русский освободился!
Полундре ничего не оставалось, как кинуться за ним следом. Выскочив в коридор, Полундра выстрелил вслед ему, и вахтенный с простреленной задницей повалился на пол. Звук выстрела гулким эхом отозвался во всем корпусе судна, внутри его кают послышалось какое-то движение, люди просыпались.
Поняв, что времени терять больше нельзя, Полундра выскочил на верхнюю палубу и кинулся к укрепленной на канатах моторной лодке. Ее он стал торопливо спускать на воду, работа, которую обычно выполняют двое, для одного Полундры требовалось немало побегать и посуетиться. Несмотря на это, моторная шлюпка медленно шла к воде.
Но вот из люков судна показались первые проснувшиеся и успевшие напялить штаны моряки. Они, не понимая еще спросонья ситуации, но видя, что русский спускает на воду моторную лодку и уже занес ее над водой, кинулись было к нему, однако Полундра меткими выстрелами ранил троих, остальные предусмотрительно скрылись за трапами и выступами ходовой рубки. Кто-то все-таки пробрался с другой стороны в ходовую рубку, опустил рубильник аварийной сигнализации, оглушительно взвыла сирена, вспыхнули ослепительным светом прожекторы, на палубе стало светло как днем. Кто-то принес оружие, и польские моряки, в свою очередь, открыли огонь по Полундре, пули с бешеной частотой засвистели вокруг него. Но русский офицер не обращал на них внимания, справедливо полагая, что стреляют только для острастки, и при любых обстоятельствах ему постараются сохранить жизнь.
– Не стрелять! – как бы в подтверждение его догадки картинно крикнул появившийся на палубе Стасевич с заспанным лицом. – Русский нужен нам живым!
Полундра, прицелившись, выстрелил в него, но, к несчастью, кто-то вовремя пригнул Стасевича к палубе, и пуля пролетела мимо. Послышалась бешеная польская ругань, вокруг Полундры снова засвистели пули, но он продолжал методично спускать моторную шлюпку на воду.
– Он уйдет! – истошно завопил Стасевич, на этот раз благоразумно прячась за спинами моряков. – Остановите его, слышите!
Несколько фигур кинулись было к Полундре, но старлей открыл огонь, и раненые преследователи повалились на палубу. Пули снова засвистели вокруг него с бешеной частотой, вот одна из них впилась в борт моторной лодки, другая рикошетом отлетела от металлической уключины для весел и ободрала Полундре щеку. Внезапно до старлея дошло, что на самом деле поляки целят не в него, а в лодку.
Так оно и было. Вот пуля попала в мотор, вдребезги разбив карбюратор. Другая пробила бензобак, струя бензина хлынула в море, лодка в это время уже висела за бортом у самой воды. Другая пуля перебила один из канатов, державших ее, и лодка беспомощно опрокинулась и повисла, корма ее погрузилась в воду, от вытекающего из пробоины бензина расплывались по воде радужные круги.
Полундра понял, что это конец, его попытка сбежать с судна провалилась. Однако он, сам не зная зачем, продолжал сопротивляться. Кинувшихся было к нему моряков он встретил выстрелами, и четверо из них, раненные, рухнули на палубу, корчась от боли. Прячась за палубными постройками, старлей стал пробираться к другому борту судна, где находилась еще одна моторная шлюпка. Но там его уже ждали члены судовой команды, а стропы, на которых спускается шлюпка на воду, были кем-то перерезаны.
Пули продолжали свистеть вокруг него, но Полундра не прятался от них, понимая, что целиться стараются мимо него. Он сам несколько раз выстрелил наугад, и еще кто-то со стоном и криком повалился на палубу. Полундра торжествующе усмехнулся. Однако это был последний патрон в обойме его пистолета, теперь русский офицер был безоружен.
Поняв это, поляки осмелели. Кинулись на него всей толпой. Полундра, схватив конец какого-то шланга, принялся орудовать им направо и налево. Люди отлетали под его ударами, как картонные паяцы, однако на месте одних появлялись новые, круг вокруг Полундры сжимался. И вот уже кто-то ухитрился накинуть петлю на правую руку русского офицера, обездвижив его лишь на мгновение, но этого оказалось достаточно, чтобы вся масса людей на палубе навалилась на старлея, подмяла его под себя, обрушила на него неисчислимые удары. Все поляки были в ярости оттого, что этот русский так долго сопротивлялся и нанес им весьма чувствительные потери.
Когда Полундру подняли на ноги, лицо его было залито кровью, но глаза смотрели гордо и зло. Стасевич подошел вплотную к русскому офицеру, несколько мгновений с ненавистью всматривался в его избитое лицо, потом вдруг неожиданно для всех размахнулся и наотмашь ударил старлея.
– Пся крэв! – презрительно процедил он, вытирая перепачканную кровью руку об изорванный тельник Полундры. – Русская мразь!
Полундра смотрел прямо в глаза беснующемуся агенту, казалось, удар не коснулся его.
– Завтра утром под воду, – продолжал Стасевич злым, полным ненависти голосом. – И достанешь из трюма бочки как миленький. Молись своему православному богу, чтобы мы тебя и в этот раз вытащили, не оставили там, на корм рыбам…
Он кивнул своим людям, и те потащили Полундру по палубе к трапу, ведущему вниз, к его каюте. Полундра изо всех сил старался идти сам, но ноги не слушались его, то и дело заплетались, и тогда его волокли по палубе, как пьяного.
Стасевич даже не обернулся, когда к нему подошел капитан судна.